достались Перегуду, который приглянулся капитану еще надзирателем и которого он, совсем на той службе пропащего, привел в свою роту, будто малое осиротевшее дитя. Сердце и душа Ильи работали на водке. Однако передвигаться он не любил, и находили его обычно, будто медведя в берлоге, на одной из должностей, а чаще всего в каптерке. Перегуд располагался в темной каморке, которую всю и занимал, будто гроб. Входя, человек наталкивался на Илью, как на покойника, – вот он сидит: огромная чубастая голова, кажется, скатится сейчас с его туловища, с этой горы. Одна рука богатыря, похожая на склон горы, подымается в воздух, и в полутьме уже слышится бульканье и облегченный вздох Ильи, утолившего жажду. «Ты кто такой, ты казак? – спрашивает в упор Перегуд, не узнавая, кто пришел. И потом сам же и отвечает: – А я казак!»
Надо ли говорить, что на своих должностях Перегуд ни черта не делал, он ничего и не мог делать, кроме как внушать к себе уважение. Собаки были не кормлены, простыни не считаны, но от беспорядка, который происходил по его вине в роте, всем становилось веселее; а смеяться над ним любили, не было другой такой забавы. Перегуд ни разу в жизни не ударил ни одного человека, боясь, что убьет. Если его доводили, то ревел лишь для острастки: «Смеяться надо мной, над казаком?!» Или мрачнел, сердился и на глазах у всех, ударив кулаком, проделывал в чем-нибудь дыру, хоть бы и в любой стене, внушая к себе мигом уважение. Однако по временам его охватывал страх, как у других, бывает, кости ноют к дождю. Однажды Перегуду в одно такое время шепнули, будто за ним едет «воронок». Илья забрался под нары в казарме, а солдатня нарочно стращала: «Ты лежи, может, не найдут». И он лежал, не шевелился, думая, что все это правда. Вытащил его тогда из-под нар замполит Василь Величко, всегда говоривший правду и заступавшийся за несчастных.
Про Василя Величко вам бы все рассказали сами люди, такой он был человек, что ничего не держал ни в запасе, ни в тайне. С этого человека и должно было начать, если б не подвернулся Перегуд, который и подождать мог, и никуда бы не пропал, и всех переживет как плюнуть, влей только в его сердце водку. Но поди-ка обойди его!
Если бы капитану Хабарову доложили, что Перегуд прячется под нарами и его застращали солдаты, он бы не тронулся с места, а уж тем более не бросил бы дела, за которым его застали. А вот Величко бросился, взметнулся – такой это был человек, всех хотел спасти и все на земле изменить!
В Карабас, как в яму, легко было попасть, но трудно, а то и прямо заказано, выбраться. Не говоря о зэках, даже солдат ссылали, запрятывали в степь, когда их отбраковывали в полку. Это знал Хабаров, и когда ему прислали вдруг из полка замполита, опасался, как бы тот не оказался совсем пропащим, из тех, кому нечего терять. Величко в первый же день устроил политзанятие, развесив повсюду в казарме добренькие плакаты, намалевал тут же лозунги, хоть мало кто понимал, куда же они зовут. Капитан даже удивился подлости полковых: за что же этого блаженного, ну оставили бы у себя, порхал бы со своими лозунгами при штабе. Глядя потом,
