style="font-size:15px;"> Впервые войдя в эту комнату, я радовался тому, что Карандаш меня пригласил к себе.
Михаил Николаевич работал тогда в Москве весь сезон, трижды менял свой репертуар. Десятки раз мы смотрели его замечательные номера: «Сценку в парке», клоунаду «Лейка», занятную интермедию с ослом и массу реприз…»
Итак, в конце 1948 года Карандаш пригласил Никулина и его однокурсника Полубарова на свои гастроли в Одессу в качестве помощников. И снова заглянем в мемуары Ю. Никулина:
«Карандаш взял нас с собой в Одессу для того, чтобы мы участвовали в его клоунадах «Автокомбинат», «Сценка в парке», «Лейка» и «Сценка на лошади».
Почему выбор Карандаш остановил на нас? Думаю, что большое значение сыграла наша внешность.
Карандаш всегда точно подбирал себе партнеров. Он правильно считал, что цирк – в первую очередь зрелище. Внешность клоунов играет огромную роль. Если один клоун высокий, другой должен быть маленьким. Один веселый, второй грустный, один – толстый, другой – худой…
Маленький, кругленький блондин в очках, постоянно улыбающийся. Таким выглядел Полубаров. Я худой, длинный, сутулый и внешне серьезный. Это сочетание вызывало улыбку.
Михаил Николаевич еще в Москве посмотрел нас в клоунских костюмах. С налепленными носами, в больших ботинках, мы смотрелись довольно сносно. Несколько раз по ночам Карандаш репетировал с нами…
Михаил Николаевич четко организовывал все свои дела. И на этот раз его жена Тамара Семеновна – она работала у него ассистенткой – заранее вылетела из Москвы, чтобы в Одессе принять багаж, отправленный поездом, провести репетицию с униформой и оркестром, проследить, чтобы в аэропорту нас встретила машина…
Перед выступлением Карандаш всегда нервничает, а тут как-то особенно разволновался. Он путал, где что лежит, долго не мог найти необходимых вещей из реквизита. Только отрепетировали, и нужно сразу начинать гримироваться. Начали гримироваться, выяснилось – не взяли с собой зеркало.
Карандаш мечется по комнате, руки у него трясутся.
Я из Москвы взял с собой кусок отбитого зеркала и поставил его на подоконник. Спокойно гримируюсь. Карандаш ко мне подскочил, схватил осколок зеркала и бац его об пол. Разбил на мелкие кусочки.
«Ну все, – думаю, – гастроли для меня сорваны».
Он так кричал, что я убежал в чужую гардеробную, где и закончил гримироваться.
Но спектакль прошел отлично. Принимали, как говорится, на ура.
Карандаш радостный ходил по цирку и, потирая руки – его любимый жест, – говорил нам:
– Это пробный шар. Теперь мы выедем на всю зиму. Махнем в Сибирь!
(Верно, позже мы совершили большую поездку в Кемерово, Челябинск, а летом – по Дальнему Востоку.)
Мне приходилось видеть артистов в минуту упоения успехом. Приходилось слышать аплодисменты и скандирование. Но такого триумфа, какой выпал на долю Карандаша в Одессе, я никогда ни
