и я оделась не слишком жарко (думая, честно говоря, не о теплоте, а как скорее понравиться Денису). Однако дул сильнейший ветер, и я отчаянно мерзла.
Елена из Петербурга, разумеется, понимала смысл кружения вокруг нее дедов, и ей, без сомнения, это нравилось. Она расправляла плечи, посверкивала глазами. И поощряла старичков.
– А вы помните, как впервые на Байконур прибыли?
– Конечно! – первым откликнулся Радий. Он вообще выглядел гораздо более моторным, чем мой единокровный дед. Натуральный актер, сангвиник. – Я приехал сюда в мае пятьдесят девятого, поездом «Москва – Ташкент», на станцию Тюратам. Жили мы на второй площадке, недалеко от старта, который теперь гагаринским называют. В общаге комната на четверых – а перед этим офицеры вообще в бараке ютились, двести человек на нарах, деревянные стены, зимой волосы к подушке примерзали. Барак тот сгорел потом.
– А я был более ценный кадр, поэтому меня сюда впервые на самолете доставили, – перебил своего дружбана дед Влад. – Летели мы спецбортом, вместе с Костей Феофановым, моим начальником – он ведь потом и сам в космос отправился. Девятый стал советский космонавт. Промежуточная посадка у нас тогда была в Уральске, дозаправка. Помню: такой павильон на краю поля, мы садимся (тоже ночью летели), выходит, позевывая, буфетчица, отпирает висячий замок на своей будке. Мы перекусываем – ассортимент простой: вареный язык и сметана. Это тоже в мае месяце было, но в году – шестидесятом. На первый пуск «Востока» я тогда прилетал.
– Это с собачками, Белкой и Стрелкой? – пискнула Екатерина-«безопасность». Она, как и Арсений, Елена и другая сопровождающая дама, внимательно прислушивалась, что вещали распушившиеся старички (эти новые, добавочные слушательницы придавали дедам, особенно Радию, еще больше куражу).
– Что вы, Белку со Стрелкой пустили гораздо позже – в августе шестидесятого. А в мае еще система жизнеобеспечения не была готова, поэтому в качестве балласта чугунные чушки в корабль положили. Мы его тогда посадить не смогли, тормозные двигатели сработали при неправильной ориентации, и мы забросили изделие, наоборот, на более высокую орбиту. Корабль еще несколько лет в космосе болтался, пока не упал, как специально, на Америку. А там долго, где-то в Аризоне, гадали: что это за чугунные рельсы с надписями кириллицей русские на орбиту запускают?
– А вы и полет Гагарина видели? – вопросила петербуржская дама.
– Конечно! – воскликнул дед Влад.
– «Конечно», – передразнил его Радий. – Ты, «конечно», его «видел». Ага. Ты, Владичек, в бункере тогда сидел, и тебя даже к перископам не допускали – потому что в перископы гораздо более важные люди за тем стартом наблюдали.
– Зато я по заданию Сергея Павловича орбиту гагаринскую сразу после пуска просчитал! – защищался Иноземцев. – А ты-то сам? В кунге[4] своем весь запуск просидел! Там ведь тоже окон нет.
– Я вышел в степь и смотрел глазами. В непосредственной
Кунг (аббревиатура), или кузов унифицированный нормального габарита – использовавшееся обычно советскими военными помещение для установки различной аппаратуры, часто радиоэлектронной, и управления ею.
