style="font-size:15px;"> Ткачев повернул к нему голову и презрительно через силу усмехнулся.
– Ваш наивный вопрос ставит меня в глупое положение… – бравирующим тоном, в котором сквозь неестественную витиеватость ясно слышалось что-то озлобленное и горькое, сказал он. – Вам… а впрочем, с какой это стати я с вами разговаривать буду! – вздернул он плечами и отвернулся к окну, на котором, неслышно ворошась за стеклом и решеткой, гулили голуби.
– Вот кормлю их… друзья! – помолчав, неожиданно проговорил он и конфузливо улыбнулся одним краем тонких страдальческих губ.
– Голубей?.. Да!.. – обрадовался улыбке Ланде и широко улыбнулся сам. – Конечно, друзья! Это ведь неправда, что вечная вражда и необходимость истреблять… Такой необходимости не может быть, не должно быть, не должно быть!.. Надо, напротив, защищать… все одного и один всех… и быть друзьями, братьями даже! Я, знаете, верю, что все ошибка, что все не так, и все надо поправить, докончить… и что это-то и есть миссия человека!.. Я верю!..
– Не понимаю я вашего красноречия! – упрямо и угрюмо, но, как показалось Ланде, нарочно так ответил Ткачев.
Ланде улыбнулся.
– Я не умею говорить лучше… Разве вы меня, правда, не понимаете? Мне кажется, нет… Я хотел сказать, что нет злобы и ненависти самих по себе, что это только следствие работы над миром, и их надо устранить…
– Ишь, – насмешливо вставил Ткачев. – Легко.
– Нет, не легко… трудно, страшно трудно! Но не невозможно: нет такой ненависти и злобы, которых нельзя было бы победить!
– К чему вы мне все это говорите? – остро перебил Ткачев.
– Я к тому говорю, – заторопился Ланде, точно боясь, что Ткачев уйдет, и опять беря его за руку, – что вижу… мне кажется, что вы перестали верить в эту возможность, а поверили в то, что зло вечно, что зло везде торжествует и что надо не бороться с ним, а служить ему! А это ужасно!.. Это не так. Вы просто упали духом, озлобились, и теперь вы только искусственно сгущаете атмосферу вражды, воображая, что, наконец, научились дышать по-настоящему… Ах, Ткачев, какая это ужасная ошибка! И ведь чувствуете ее вы: ведь вам тяжело дышать, трудно? Да?
Ткачев угрюмо молчал и дышал тяжело, через нос.
– Не надо вражду встречать враждою! – говорил Ланде, блестя открытыми глазами, как будто не думая о том, что говорит, точно и не говорил, а пел, выливая песню прямо из сердца: – Этим она побеждается! И никогда не чувствуется такой радости, такой легкости, такого удовлетворения, как тогда, когда вы побеждаете вражду в себе, не отвечая ею на чужую вражду!.. Разве это чувство не указывает, где путь?.. Какая радость это чувствовать! Каких страшных мук нельзя перенести за эту радость!.. Ну, пусть к вам люди относятся дурно, жестоко даже, пусть условия вашей жизни тяжелы, пусть это так; но ведь внешние условия жизни и не могут быть совершенно одинаковыми у всех людей, и с этим так легко, в сущности, мириться, если…
– А вы были когда-нибудь голодны? – вдруг язвительно перебил Ткачев. – А, господин Ланде?
– Ах, Боже мой, зачем вы говорите
