увещевания, призыв к здравому смыслу, апелляции к родственным чувствам – вот что должно было последовать за Васькиным демаршем. Но Мика устала. Если Васька окончательно решила отделиться, перегрызть зубами те немногие нити, что связывали их, – пусть. Делай что хочешь, солнце мое. А Мика устала. Выбилась из сил. Окончательно сдалась на милость победителя.
Победителем в данном случае была кладовка, разросшаяся до размеров вселенной. Теперь полтора часа перед сном, традиционно принадлежавшие «чтению вслух», Васька проводила именно там. Полтора часа – не больше и не меньше – каким образом Васька точно определяет время, Мика не знала. Как не знала, что происходит за дверью кладовки. Сидя на полу в коридоре и прикрыв глаза, Мика представляла кромешную, утробную темень и свою маленькую сестру в самой сердцевине этой тьмы. Возможно, тьма успокаивала Ваську, возможно, уравнивала ее шансы и шансы тех, кто умеет читать: еще бы, в таких условиях ни одной строчки не прочтешь, если ты не кошка, конечно. Или не совенок.
Понять кошку человеку не дано.
И возможно… воз-мож-но… тьмы за дверью нет. А есть Васькин мир – ослепительный и сверкающий. Там плавают рыбы самых немыслимых расцветок, и Васька ловит их в сеть своих жестких непослушных волос. Там летают воздушные шары самых немыслимых конфигураций, и Васька гладит их круглые монгольские лица; там снуют под ногами хорьки, и если хорошенько покопаться, то можно обнаружить ржавую раму от велосипеда. Того самого, на котором романтические недотепы – их мама и отец – совершили свой побег на небеса.
Больше всего Мика боялась, что наступит день, и Васька не выйдет из кладовки, растворившись в своем мире – сверкающем и ослепительном. Или, что хуже, – выйдет, но совершенно преображенная. Кошка, совенок – какой вариант предпочтительнее?
И тот, и другой.
Оба варианта предполагали молчание, неспособность к диалогу, и – следовательно – никогда больше она не услышит от Васьки:
ты мне не нравишься.
И других колкостей и несправедливостей тоже. Пожалуй, да: кошка устроила бы всех, даже имя Ваське менять не придется, оно и так вполне кошачье.
– … Если ты не перестанешь дурить, я сдам тебя в интернат для умственно отсталых детей! – на такие пассажи Мика отваживалась редко, а, когда отваживалась, получала стандартный ответ:
– Не сдашь.
– Это почему же?
– Потому что ты любишь меня.
– А ты? Ты любишь меня?
– А я – нет.
Васька упорно не хотела становиться кошкой. И не хотела становиться послушной младшей сестрой. И не хотела становиться маленькой железной леди, борющейся со своим недугом, – а ведь мог бы получиться отличный пример для других, не таких маленьких и не таких железных жертв лейкемии, опухоли мозга, псориаза и заикания… Васька не хотела почти ничего из того, что обычно хочет семилетний ребенок, жевательные резинки не в счет. Она и в школу-то не рвалась, и тогда еще находившийся в полном здравии
