как-то лениво, нехотя выглянуло было из-за низких туч, но, словно испугавшись царивших повсюду слякоти и сырости, быстренько убралось восвояси.
Их городишко, и без того не больно-то чистый и опрятный, теперь, после проливного дождя, выглядел и вовсе плачевно. То тут, то там образовались широченные лужи, размытые дорожки потеряли свои очертания, песок из песочницы растекся вместе с выливавшейся через край водой, заборы и лавки почернели от сырости. Редкие прохожие поеживались от попадающих за шиворот капель, срывающихся с промокших насквозь деревьев, и, поскальзываясь на размытых тропинках, громко ругались, не стесняясь в выражениях.
Федька, распахнув дверь подъезда ногой, медленно вышел на крыльцо и, смачно сплюнув, покачал головой:
– Ну и погодка… Не везет.
Почему не везет, он и сам не знал, но чувствовал, что дождь этот совсем не к добру. Придется отложить кучу дел. Каких? Да кто ж его знает каких, но в том, что дела всегда найдутся, Федька не сомневался ни на секунду. Вон, того и гляди, Колька на своем доживающем век велосипеде примчится, потом Петька заявится, малышня всякая подвалит… Вот уж веселье пойдет, пацаны соберутся, в картишки перекинутся, анекдоты свеженькие расскажут… А тут! Федька поежился, опять смачно сплюнул и вразвалочку двинулся к длинной, насквозь промокшей скамейке.
– Надо же! Вот дождь дурацкий! Не везет…
Он вздохнул. Все. Вечер испорчен.
Федька взглянул на древнюю скамейку:
– Ишь, раскисла вся. Точно размазня. Да ладно, наплевать…
Он плюхнулся на мокрые холодные доски и с отвращением почувствовал, как сырость скамейки, проникнув сквозь ветхое нижнее бельишко, добралась до его худого тела. Но деваться уже было некуда, да и все эти «бабские» тонкости и штучки не очень волновали Федьку, ему, настоящему мужику, все эти мелочи казались нелепыми и смешными.
Сидя на скамейке, парнишка огляделся:
– Да, скукота… Хоть бы пацаны скорей выходили.
К подъезду, прихрамывая, подошла тетка с пятого этажа.
Недовольно взглянув на парнишку, азартно жующего жвачку, она сердито дернула на себя входную дверь, но не выдержала и, чтоб самой не захлебнуться, плеснула-таки ему в лицо своей злобой:
– Эй ты, отморозок! Чего расселся здесь, шантрапа? Шел бы уроки учил… Вот шпана! Ты смотри, так и околачивается здесь, так и шныряет глазами, так и шныряет! Бить тебя некому!
Федька, не ожидавший, в общем-то, ничего хорошего и уже привыкший к тумакам и оскорблениям, все же сейчас не выдержал:
– Отвали ты, жирная скотина…
Соседка же, очень довольная своим удачным, на ее взгляд, выпадом, уже спокойно, не обращая внимания на его ответ, вошла в подъезд, горделиво улыбаясь, а Федька, сморщившись, тоскливо вздохнул:
– Эх… Не жизнь, а дрянь какая-то!
Хотелось как-то поразвлечься. Потешиться, как говаривала когда-то баба Стеша. Да, жаль ее, померла почитай, уж как года три. Жаль… Любила она Федьку, жалела, подкармливала, на праздники денежку давала. Немного, конечно, но все же… Федор, вспомнив ее, еще больше загрустил. Смахнув скатившуюся по грязной щеке слезу, он хлюпнул носом,
