он приведет меня туда, где осталась половина моего сердца. Я возвращусь другим, не тем, что прежде. И может быть, тогда тайна раскроется. Потому что я буду к ней готов.
В моей жизни было много счастья, не буду гневить Бога. Кое-что повидал, претерпел испытания – и некоторые выдержал; всем сердцем любил, прикоснулся к чудесному, а еще мне сильно везло на людей. Но та недолгая пора, когда я состоял вестовым при капитанской каюте, вспоминается с несказанной приятностью, вплоть до щекотания в носу.
Славное было время!
Перепуганным кутенком попал я под опеку капитана второго ранга Платона Платоновича Иноземцова – так полностью звали командира «Беллоны». И сразу же словно выполз из сырого ущелья на свежий солнечный луг. Таких людей я больше не встречал. Наверное, их очень мало. А очень возможно, что на свете вообще имелся только один такой…
Для своего чина и положения Иноземцов был староват. Помню, он как-то с гордостью сказал, что в корпусе учился вместе с самим Корниловым, а тот уж был начальник штаба Черноморского флота и вице-адмирал. Я полагаю, что задержка с карьерой у Платона Платоновича произошла из-за его службы в Российско-Американской компании, куда он перешел в молодом возрасте – наверное, из-за любви к долгим плаваниям и пытливости ко всему новому. Он жил в далеких краях, ходил по морям от Аляски до Босфора и любил вспоминать свой клипер, первый по быстроходности во всем Тихом океане.
Недавно капитанов Российско-Американской компании понудили вернуться на военную службу – кого в Балтийский флот, кого в Черноморский. Зачли и выслугу лет, но скупо – по минимальному расчету, так что в звании Платон Платонович оказался невеликом и если получил под команду собственный корабль, то лишь благодаря репутации одного из лучших мореходов своего времени. Он, впрочем, «Беллоной» был доволен и только сетовал, что она старой постройки и не имеет паровой машины.
– Фрегат ходкий, на хорошем ветре даст семнадцать узлов, – говорил Иноземцов. – Однако ж тридцать лет для корабля старость, особенно по нынешним временам. Оно, конечно, огневая мощь у нас изрядная: сорок четыре 24-фунтовки. И парусное вооружение солидное, и маневренность. Но вот французы спустили на воду панцырные пароходы, обшитые стальным листом, притом не колесные – винтовые. Доведись «Беллоне» с этаким монстром сойтись при штиле или хоть при неудобном ветре – сожрет он меня, как воробей муху.
И дальше непременно начинались рассуждения о достоинствах пара, винта и бронированных корпусов – это у Платона Платоновича, можно сказать, был любимый конек.
Со мною капитан обходился ласково, безо всякой строгости. Думаю, он считал меня не полноценным матросом, а полуребенком – да так ведь оно и было.
Обязанности мои были совсем необременительны.
Утренний кофей Иноземцов любил варить себе сам, для чего держал какую-то хитрую американскую спиртовку. Весь день капитана не было – он беспрестанно обходил фрегат, поспевая всюду.
Застелить
