о тебе я вспомнил вот почему. Меня тоже заманивают в Москву. Один старый “кореш” зовет в гости. Тоже экспат. Работает на лондонский банк. Говорит, что у вас миллиардером можно стать всего за один год. Неужели, правда? Как ты считаешь, есть смысл попробовать? Нагрянуть на недельку? Твой…»
Де Лёза я знал уже лет двадцать. Первый муж давно сбежавшей от меня первой жены, он был старше меня, и мы не могли стать друзьями в обыденном смысле слова. Но нас связывало что-то безвременное и оттого, видимо, неразрывное.
Родом из семьи дипломата, Арно не мог прижиться на родине, во Франции. И это тоже нас чем-то роднило: получалось, что оба мы полуиностранцы. Когда он наведывался в Париж, надолго его не хватало. Французов, и вообще европейцев, он считал людьми обмещанившимися: слишком, мол, свыклись с тепличными условиями, изнежены комфортом, благополучием; отсюда и равнодушие, неумение понимать других, кто живет по-своему. Раз в год или два Арно заявлялся ко мне с бутылкой русской «Столичной». Сорт водки давно перестал быть брендовым, да и сугубо русским, не больше чем какой-нибудь русский «бренди». Арно отставал от жизни. Помимо водки он приносил вино, коробку-две красного вина, которым запасался впрок, если планировал провести во Франции какое-то время. И вот вскоре он опять бросал винные запасы, опять разбазаривал свой погребок и отправлялся куда-нибудь подальше: в Тайвань торговать вертолетами, а когда не получалось с вертолетами – то коньяком из города Коньяк, или на худой конец – антиквариатом, какими-нибудь древними сундукам или талисманами императоров. Он мог внезапно поселиться в Китае, заключив брак с китаянкой. С тем же успехом он мог внезапно перебраться на жительство в Гонконг, во Вьетнам, в Сингапур, в Бирманию. В Мьянме он застрял лет на десять, причем в самые беспросветные годы, открыв в недемократичном Янгоне ресторан, пару торговых фирм и превратившись в своего рода эмиссара, присутствие которого на месте упрощает жизнь другим, уже официальным гостям с родины.
По отцу потомственный аристократ с иезуитскими корнями, по матери протестант, он умел послужить доброму делу за одно спасибо, но знал цену деньгам и жил в достатке. И вообще вел двойной образ жизни. Такой человек вполне мог бы работать и на спецслужбы. К тому же иезуиты всегда преуспевали в таких профессиях. Я вновь задумался об этой стороне его жизни, когда из Мьянме де Лёз вернулся в Сайгон, а точнее в Муйне, в очередной променяв одну страну на страну. Попытавшись заработать во Вьетнаме на гостиничном бизнесе, уже вскоре он переехал в Кабул, где развернул сеть булочных-ресторанов, предназначенных для обслуживания военного контингента – по его рассказам, разрастающегося.
Я встретил де Лёза в Шереметьеве через неделю. За ночь намело снегу. Уже третий день стояла оттепель. Снег на глазах превращался в лужи. За городом мокрый девственный снег не то лежал, не то плавал толстыми лепехами на поверхности непреодолимых луж.
Де Лёз был в своем обычном репертуаре. Он прилетел не из Азии, а из Африки, – рейс прибыл из Марокко. В добротном холщовом
