гиль, дичь, утопия все… А ведь верит, дурак несчастный, – видно, что верит в свои измышления и проповеди, любуется своим юродивым героем… Утешился, смысл жизни нашел, Америку открыл!.. А что бы сказала моя Юлия Сергеевна, если бы ее „vieux saligaud, vieux cochon de frère“ взял, да и уверовал в какия-нибудь такие бредни? И зажил бы на закате дней печальных „новою жизнью“, „по-Божьи“?.. Подарил бы, например, всю землю села Изметьева (Моховое-Болото то ж) братцам-пахарям; а деньги все, – все до копейки, здешней голи кабацкой, босой команде по рукам рассовал. Ха-ха-ха! Да так бы подогнать, чтобы Юленьке меня на свой счет хоронить пришлось. А идиоту ее косноязычному чтобы ни шиша не досталось, ни шиша!..»
Человеколюбивые мечты Василия Сергеевича были прерваны сильным звонком.
«Кто бы это такой? Доктор – вчера был… Разве баронское отродье за праздничными… Или Юленька: „Мы бал даем, – на мороженое не хватило…“»
В кабинет вошел барон Борис Анатольевич Кетлер, тот самый племянник, которого дядя в мечтах своих только-что величал идиотом, – белобрысый, тщедушный, прыщавый юноша, с большим кадыком на неимоверно длинной шее, с головой фунтом, одетый и причесанный безобразно модно.
Аа! это ты, наследник!.. Здравствуй, наследник!..
Что же ты, – к ручке, к ручке подойди, как maman учила! На помине легок, братец; я все утро о тебе думал! – с хохотом приветствовал его дядя.
Борис подошел к ручке.
– Mon oncle… Maman п-п-присгага… п-п-призгага… вас… п-п-п-поздгавить… И поже-г-гать… пожегать хогошого Гожества… И maman вас ум-м-огяет п-п-п-ги-ехать к нам на Gué-Guéveillon… на ёгку.
Борис Анатольевич заикался, картавил и с трудом переводил свои фразы с францусского и английского языков, которые у него в голове путались.
Дядя с особенным злорадным наслаждением вслушивался в косноязычную речь наследника.
– С-е-е-егодня в девять часов maman в-вам свою ка-г-ггету пришгет… и наш г-г-г-грум… ч-человек… Виктог… в-вас… п-п-пговодит.
– Скажи, голубчик, своей маменьке, что и я ей желаю «хорошего Рождества». Ха-ха-ха!.. А на «Ruveillon» ваш не поеду, хоть бы она за мной две кареты «прис-гага»! Скажи ей: плох наш старик, il sent le sapin, le vieux saligaud… Il va étaindre son gaz… Так ведь вы про меня говорите en petit comité?..
Борис сконфузился и покраснел. Maman, поручая ему съездить к старику и перехватить у него рублей 200–300, именно так и называла его – «Ce vieux saligaud».
– Maman б-б-будет с-с-совсем в отча-ча-чаяньи… – пробормотал юноша. – И еще… maman… п-п-пгосига… пгосига…
– Денег, что ли, голубчик? – притворно-ласково перебил старик и со своей обычной ехидной улыбочкой прибавил: – Скажи maman, что у вашего «vieux cochon» совсем, совсем нет денег… Я даже у Юленьки сам занять хотел до Нового года… Из ума выживаю, cher, разучился концы с концами сводить… Зарвался, разорился… Ха-ха-ха!.. Вот картину себе купил по случаю… 500 р. дал. Вот там, над тахтой, налево… C'est pour rien!.. Не правда ли?.. Портному – за новый халат… Вам с maman хорошо – у вас кредит есть…
