переносящую ко временам Артаксеркса[56].
Говорят, что такие злоупотребления земских начальников единичны. Допустим, хотя не следует забывать, что в печать попадают, конечно, только немногие из злоупотреблений земских начальников. Пусть эти случаи единичны, но разве они не характеристичны для самого института, и разве не правы были «Московские Ведомости», когда они, в каком-то неожиданном проблеске lucidi intervalli, проговорились, к ужасу союзника своего «Гражданина», по поводу избиения земским начальником Языковым просителя, высказав мысль, «что там, где судебные и административные функции совмещаются, злоупотребление становится вдвое легче»?
Только это и требовалось доказать!
А с другой стороны, разве это совсем-таки ничего незначащая случайность, что дикие сцены самоуправства стали разыгрываться с первых же лет учреждения земских начальников, тогда как за все 30-летие существования тысяч мировых судей не только никто не слыхал о нанесении судьею ран при помощи снятой судейской цепи, но и о случаях вроде грубых расправ земских начальников Протопопова, Левшина, Языкова и др.[57]
Если для защиты существующего строя административно-судебных учреждений нужно прибегать к диким архаическим учениям, вроде вышеприведенного учения «Гражданина», выдающего себя за привилегированного истолкователя духа этих учреждений, то это показывает, что в них вкралась серьезная ошибка и что они несовместимы с современным правосознанием и с цивилизованным общественным строем. Как ни тяжело бывает сознаться в ошибке, но лучше своевременно признать ее, нежели закрывать на нее глаза, как это делает реакционная печать.
Впрочем, несмотря на все отчаянные усилия опричников печати запугать «благонамеренными» доносами своих противников и заглушить голос печати[58], правда о земских начальниках понемногу обнаруживается, и при предстоящем рассмотрении в Судебной комиссии вопроса о местных судах неминуемо станет на очередь и вопрос о земских начальниках.
Задача, поставленная этой комиссии, – установление «действительного правосудия», до такой степени не согласуется с существованием этого неудачного нароста на Судебные уставы, что истинным поборникам суда правого, милостивого и равного для всех граждан остается пожелать, чтобы этот классически стройный, великий памятник русского законодательства освободился от этого и других подобных чуждых наростов и дождался того торжественного возрождения, о котором писал Пушкин:
Художник-варвар кистью сонной
Картину гения чернит
И свой рисунок беззаконный
Над ней бессмысленно чертит;
Но краски чуждые с летами
Спадают ветхой чешуей,
Созданье гения пред нами
Выходит с прежней красотой.
Москва,
15 октября 1895 г.
«Гражданин» прочел нотацию «Моск. Вед.» за измену консервативному знамени, состоящую в том, что они не считали дозволенным для земского начальника избиение просителя и писали, что избиение земским начальником крестьянина, «конечно, не входило в круг его (земского начальника) обязанностей ни как судьи, ни как администратора»; «что там, где судебные и административные функции совмещаются, злоупотребление становится вдвое легче». «Серьезная ответственность за злоупотребление ею (властью), – говорили «М. В.», – необходима для нормального хода общественной жизни», что «земские начальники, наносящие побои в своих камерах, опасны не потому, что они могут превысить свою власть, а только потому, что превышение это может остаться безнаказанным» (№ от 9 сентября 1895 г.).
«Гражданин» усмотрел в таких суждениях непозволительную ересь и солидарность с либеральными газетами в «колебании авторитета земских начальников в глазах народа». Насколько несостоятельна дикая теория «Гражданина», можно видеть из слов благонадежного писателя Е. М. Феоктистова. В статье о греческой конституции, говоря о необходимости непосредственной ответственности чиновников пред судом, г. Феоктистов писал в 1862 г.: «При отсутствии таковой вместо привилегированной аристократии является аристократия чиновная, которая отделяется непроходимою пропастью от остальных граждан, ибо не подчиняется наравне с ними ответственности за действие пред судебною властью. Там, где нет этой ответственности, там, где всякое должностное лицо, прикрываясь своим официальным характером, может руководствоваться произволом, бессмысленно говорить о мнимом равенстве» («Отечественные Записки», 1862, ноябрь, 159). И еще находятся люди, которые думают, что путем компромиссов можно до чего-нибудь путного договориться с такими одичалыми маньяками кулачного права, как публицисты «Гражданина».
В назв. статье своей г. Обнинский, сгруппировав массу характерных фактов, свидетельствующих о грубости и насильнических действиях земских начальников, пишет: «Кто из мировых судей отважился бы, например, явившись в нетрезвом виде, избить и изругать при народе священника с дарами на груди?
Кто из них решился бы грозить полицейским городовым «бить морды», если не будут делать ему под козырек?
У кого бы из них хватило духу обещать сельскому обществу перебить половину собравшихся крестьян, если они вздумают обращаться к нему с жалобами?» и т. д. и т. д. (см. с. 34–35).
Яростно нападая на «Неделю» и «Русские Ведомости» за разоблачения злоупотреблений и противозаконных поступков земских начальников, «Гражданин» видит в этом исполнении долга печати лишь одно «колебание авторитета и гнусное и мерзкое ремесло шпионов и сыщиков печати, подкапывающихся под учреждение почившего государя» («Гражд.» 14 сентября 1895 г.). Этот знаменитый своим цинизмом и мракобесием привилегированный орган бесшабашных крепостников, живший, вопреки основному завету честной литературы (см. ниже предисловие к 3-му изданию), весь свой короткий и бесславный век литературным сыском, осмеливается еще обвинять других в «гнусном и мерзком ремесле шпионов и сыщиков»! Достойную отповедь дает этому своевременно погибающему, по недостатку казенных кормов, рыцарю кулачного права, составлявшему позор и унижение нашей печати, «Неделя». В статье своей от 1 октября 1895 г. почтенная газета, между прочим, пишет:
«В статье кн. Мещерского, как всегда, удивителен цинизм, с каким он относился к своей публике. Очевидно, он высказывает подобный вздор только в расчете на ограниченность своих слушателей, на полное их простодушие. Газеты, видите ли, только потому нападают на земских начальников, что институт их введен в царствование покойного государя. Но ведь в Бозе почивший государь не только же этим институтом ознаменовал свое царствование: последнее отличалось энергичною законодательною деятельностью. Почему же газеты избрали лишь одно и не самое крупное из его дел? И если говорить о недостатках учреждений есть, по мнению кн. Мещерского, сопротивление верховной власти, то возможно ли для русских людей какое бы то ни было суждение о нашей государственной жизни? Ведь вся она юридически вытекает из воли монарха, все малейшие учреждения и порядки действуют его именем. Значит, говорить, например, о недостатках волостного суда или полиции есть стремление «подкопаться» под верховную власть? Конечно, ни одна власть на свете не возьмет на себя такой безграничной ответственности, какую хочет возложить на нее усердный «Гражданин». Ответ свой глашатаю промотавшихся крепостников, этих, по выражению Белинского, друзей своих интересов и врагов общего блага, «Неделя» заканчивает такими словами: «Печально, что еще возможны разноречия в этом слишком элементарном вопросе: следует ли обнаруживать беззакония или не следует, можно ли мириться с кулачною расправою или нельзя. Все еще находятся у нас закоренелые крепостники, симпатизирующие приемам власти, уже исчезающим даже из диких азиатских стран, все еще держится взгляд на беззаконие, как на прерогативу администрации. Но закон называется «священным» не для того, чтобы любой, самый мелкий, исполнитель власти топтал его. Враги закона не те, кто обнаруживает нарушение его, а те, кто нарушают его, а также те, кто защищают, хотя бы и с деланной странностию, эти беспрерывные нарушения».
