deux Mondes», что, по мнению народа, суд присяжных означает, что «судьи присягают не брать взяток».
Что же? В этой иронической характеристике было много поучительной правды, легко объясняемой историею русской юстиции. Взяточничество составляло такую общую и характеристическую черту старого суда, без различия ранга и степени, до такой степени в нем все было продажно, что суд присяжных прежде всего должен был вызвать, произвести именно своею неподкупностью и независимостью особое сочувствие в народе, да и не в одном народе. Когда в 1884 г. в разгар реакции против суда и присяжных, забыв его громадные заслуги пред отечеством, реакционная печать стала травить суд совести и раздувать ничтожные его недочеты, И. С. Аксаков, хорошо помнивший время и до, и после введения суда присяжных, указал его врагам, что уже за одно уничтожение в судах взяточничества, казавшегося в дореформенное время злом неотвратимым, неизбежным, как стихийное явление, – можно бы простить нелицеприятному суду совести все его ошибки, если бы они даже и не были продуктом больного воображения крепостников.
Но неподкупность – понятие отрицательное, хотя и безусловно необходимое для суда. Одной неподкупностью не мог суд присяжных приобресть ту чрезвычайную и благодарную популярность, которую он стяжал быстро, как пред правительством и обществом, так и пред народом. Рядом с неподкупностью стали выдвигаться другие отличительные свойства суда присяжных: его внутренняя жизненная правда, отзывчивость, человечность.
Взятки – взятками, но не всегда же в старых судах дела решались взятками. Ведь немало было таких «неинтересных» дел, по которым самый бессовестный судейский крючок не мог ничего содрать. Вот тут-то выступали другие язвы дореформенного судопроизводства: его невежественное буквоедство, его мертвящий формализм и сословное неравенство, доходившее до жестокости, в особенности по отношению к «подлому» народу, т. е. к огромному большинству его, не изъятому от податей и телесных наказаний. Если дела дворян и других привилегированных классов, даже без прямого участия подсудимых, а силою одной, так сказать, инерции благородства, сами собою восходили на ревизию высших судебных инстанций, то простолюдин, осужденный на каторгу заседателями-манекенами, может быть только потому, что не мог насытить алчность секретаря, мог не иначе добиться рассмотрения жалобы в сенате, как подвергнувшись предварительно наказанию плетьми по приговору палаты, на которую он приносил жалобу[120]. И вдруг после всех подобных возмутительных пародий на правосудие является суд гласный, равный для всех без различия сословий, судящий спокойно и без оскорбления человеческого достоинства, без озлобления и ненависти карающий провинившегося и милостиво прощающий человека, случайно впавшего в преступление. Было от чего придти народу в радостное изумление, которое все более и более увеличивалось.
Чем дальше шло вглубь России распространение суда совести, тем все более и более теряло почву под собою исторически сложившееся
Для характеристики дореформенного судопроизводства следует добавить, что в случае оставления жалобы без последствий жалобщик подвергался
