и не говорил на идиш. Зато все употребляли чешский и немецкий языки. Мы были совершенно ассимилированными.
Отец не жил в Вене и не слишком хорошо знал немецкий, ему было не по душе, что чешские евреи говорят по-немецки в кафе, ведь он думал, что это отделяет их от прочих жителей Чехии. Он был убежденным атеистом, никогда не закрывавшим магазин в субботу, однако он и не нападал на скромную веру моей матери.
Когда мать шла в синагогу в Йом-Кипур, отец приносил ей туда цветы. Наша домохозяйка Рези, которую называли Эмили и которая была чешкой и пылкой католичкой, напоминала отцу: «Вы должны отнести цветы Мадам Ружичковой». А когда он выходил с букетом из дому, она бежала за ним вдогонку со словами: «Господин Ружичку, вы же не надели шляпу!» Отец совсем не знал еврейских обычаев, но любил маму и поэтому отправлялся в синагогу.
Для меня, подраставшей тогда, почти ничего не значило то, что я еврейка, я не думала, что чем-то отличаюсь от других, хотя и ходила с матерью в синагогу на важнейшие праздники. Так же обстояло дело и с Дагмар. Родители предоставили нам полную свободу, в том числе и религиозную, и не пытались ни к чему нас принуждать. Поскольку мне доставляли удовольствие любые торжественные церемонии, мне нравилось бывать в синагоге в Йом-Кипур или на Рош-Ха-Шану, но только там я и сталкивалась с какими-либо проявлениями еврейства. Я всегда любила музыку, но эта страсть не имела отношения к вере, и я в не меньшей степени увлекалась Древними Грецией и Римом с их мифологией, полной богов.
Я даже участвовала в католических процессиях на праздник Тела Христова и подошла под благословение епископа, принеся кувшин пионов к алтарю. Он дал мне картинку на священный сюжет, сохраненную мной до сих пор. Причаститься облаткой, представляющей «тело Христово», было величайшей радостью для меня. Любопытно, что тогда в республике Мазарика никому в голову не приходило сказать: «Ты не наша, ты еврейка», – хотя всем было прекрасно известно, что Ружички – евреи. И родители никогда не говорили мне, что я не должна участвовать в этих обрядах. Мы принадлежали к одному сообществу, считавшемуся бастионом социал-демократии, и я была допущена повсюду. Всюду царствовали терпимость и демократизм.
Дагмар и я пошли в местную школу – «Цвишну школу» на улице Коперника – в один день. Хотя мы учились в одном и том же классе, между нами не было соперничества. Школа пользовалась хорошей репутацией из-за высокой квалификации педагогов, и нас обучали всему: языкам и искусствам, классической литературе и математике. Из-за врожденной гиперчувствительности к шуму, обнаружившейся в ту пору, когда пряталась от радио, я часто сидела в учительской, в тишине. Моя голова раскалывалась от слишком резких звуков.
У всех учеников были занятия по вероисповеданию. Это означало, что мы с Дагмар ходили в прекрасную пльзеньскую Большую синагогу, вторую по величине в Европе, к замечательному старому раввину. Католики и протестанты посещали занятия в своих церквях. Родители
