солгала сыну – может быть, первый раз в жизни. Никогда у Эгерта Солля не кружилась голова.
Никогда раньше не случалось, чтобы муж ушел, не проронив ни слова. Со всеми болями и несчастьями он шел к ней – к ней, а не от нее.
Пламя фонаря металось в стеклянных стенках. Тории казалось, что ночь пришла навсегда и закончился сон о том, что она женщина, она счастлива и счастливы ее муж и дети…
Тории казалось, что она мертвое дерево у обочины.
В доме спала Алана. Спала старая нянька, спали гости, друзья, такие милые вчера и такие ненужные теперь. Эгерт ушел, после его ухода у Тории не осталось друзей; даже на утро после смерти отца Тория не была так внезапно, так болезненно одинока.
Она не могла быть под крышей. Она вообще не желала быть.
…Мы выехали на рассвете, и за всю дорогу никто не сказал ни слова.
Тяжело вздрагивали мокрые холщовые стены. Флобастер погонял пегую лошадку, она обреченно месила копытами грязь, а дождь молотил ее по спине, и впору было подумать об укрытии – но Флобастер погонял решительно и зло, и мне порой хотелось поменяться с лошадью местами.
Чтобы волочить ноги по размытой глине. Чтобы тянуть повозку и чувствовать кнут. Чтобы искупить ту странную и ужасную вину, которой я виновата перед Луаром и его отцом.
Его потрясли воспоминания? Он не в силах видеть Фагирру, даже на сцене? Он смеялся и сжимал руку жены, он улыбался, когда актеры вышли на поклон…
Мужественный человек. Человек, поднявшийся на башню и поднявший за собой защитников… Человек, отдавший приказ повесить десяток – да, бандитов, но повесить же! И вдруг такое лицо…
Свистнул кнут Флобастера. Я вздрогнула, будто на самом деле ударили меня.
Бей. Потом разберемся, за что…
Порыв ветра снова привел его в чувство.
Пустое серое небо и пустые поля; в мире не осталось людей – только сын, его мальчик, его гордость, его надежда, плод самой чистой на свете любви. Лицо Луара в обрамлении просторного серого капюшона – и проступившее сквозь него другое лицо, в таком же капюшоне, другое лицо, и небо! – ТО ЖЕ САМОЕ ЛИЦО! Усталый добродушный взгляд, узкие губы, серо-голубые, как у самого Эгерта, глаза…
Двадцать лет назад он убил этого человека. Он всадил ему в грудь не кинжал, как потом утверждала молва. Нет, он проткнул Фагирру острыми рукоятями железных клещей – клещей палача…
Лошадь зашаталась. Эгерт сполз с седла, лег на землю, уронив лицо в ледяную лужу. Дождь плясал на его спине.
…Клещи палача. Тория в камере пыток. Шрамы… не сошли до сих пор, об этом знает лишь Эгерт – да пара поверенных горничных. Он убил того человека – и свято верил, что вместе с ним загнал в могилу все самое страшное, что было в их с Торией жизни…
И ведь он видел раньше. Видел – и не желал понимать, откуда те приступы глухого беспокойства, которые он давил под пятой своего безусловного заслуженного счастья…
Почти двадцать лет.
