невообразимое – великое переселение племен и народов. Маргарита не бывала в лагерях беженцев, но представляла их именно так: багаж вместо спальных мест, газеты вместо постельных принадлежностей и спящие, свернувшиеся клубком тела на подоконниках, на ступеньках и в закутках под лестницей. Под лестницей вообще было вип – место.
Столовая и кафе, не рассчитанные на такую прорву народа, не справлялись, комната матери и ребенка размещала только малышей, мамашам в койко-местах отказывали, милость оказали кормящим – им позволили оставаться при грудничках.
Отделение милиции аэропорта превысило плановые показатели по числу задержанных нарушителей порядка.
Пассажиры, вымотанные тремя сутками ожидания и антисанитарией, сублимировали агрессию – злились не на администрацию аэропорта и не на стихию, злились друг на друга. Мужья – на бестолковых, отупевших жен, которым все время чего-нибудь хотелось: то горячей воды, то супчика, то таблетку от головной боли. Жены вымещали злость на мужьях, которые ухитрялись при закрытых барах и ресторане, с пустыми карманами набраться по самые брови.
Апатичные дети уже не закатывали истерик, только хныкали.
При полном физическом истощении организмов эмоции не выгорали, уходили вглубь и тлели, ждали своего часа.
Ситуация подогревалась близостью Нового года и амнистией.
В аккурат под Новый год из тюрем страны вышли на волю заключенные, мотавшие сроки за грабежи, вымогательство, мошенничество и незаконный сбыт наркотиков, общим числом полтора миллиона. На этом фоне беспокойство администрации аэропорта за имущество пассажиров выглядело вполне объяснимо: монотонный голос в динамиках чаще предупреждал не только (и не столько) о задержанных рейсах, сколько не оставлять вещи под присмотром малознакомых людей.
А буран и не думал стихать: на ближайшие сутки объявили штормовое предупреждение.
Марго озябла, передернула детскими плечиками: за окном с метелью и подсиненными снежными заносами уходило за горизонт 30 декабря.
«Колдуй, баба, колдуй, дед, – повторяла уже в который раз за день Галкина, – хоть бы не улететь, хоть бы не улететь».
Маргарита воровато оглянулась из опасения, что ее колдовство может кто-то невзначай разрушить. Гостиничный коридор молчал.
Перед глазами доморощенной колдуньи проплыла картинка пятилетней давности: она и любимый мужчина в ее коммуналке. Любовь, любовь и еще раз любовь в оправе из шампанского, бенгальских огней, боя курантов и мандариновых корок. Корок было какое-то фантастическое количество – два пакета. Но это потом…
А поначалу это были сладкие и сочные, без единого зернышка мандарины из Абхазии с оранжево-красной кожурой. Они пропитали тонким ароматом хвои и цитрусовых все вещи, постель и надежду на счастье.
Так близко к исполнению желания Галкина больше не подходила. Ни разу. А тогда надежда вибрировала, источала обманчивое тепло, звала и манила, как горизонт, или фата-моргана, или сирена.
Радостные
