Об американцах ведь тоже надо подумать. Они не сделали нам ничего плохого, за что же нам насылать на них Эмиля?
Но тут мама Эмиля строго и укоризненно на неё посмотрела, и Лина поняла, что сморозила глупость. Она добавила, пытаясь исправить положение:
– В газете писали, что в Америке было страшное землетрясение… Я считаю, что после этого отправлять к ним Эмиля нельзя. Это жестоко и несправедливо!
– Иди-ка ты, Лина, лучше коров доить, – сказала мама.
Лина взяла подойник, отправилась в хлев и стала доить так усердно, что брызги летели во все стороны. И при этом всё бормотала себе под нос:
– Должна же быть на свете справедливость. Нельзя, чтобы все беды разом обрушились на американцев. Но я готова с ними поменяться, я бы с радостью им написала: «Вот вам Эмиль, а землетрясение пришлите нам!»
Но она бесстыдно хвасталась. Куда ей писать в Америку – ведь её письмо и в Смоланде никто не мог разобрать. Нет уж, если кому писать в Америку, так это маме Эмиля. Она отлично умела писать и записывала все проделки Эмиля в синюю тетрадь, которую хранила в ящике стола.
«Чего ради ты это делаешь? – не раз спрашивал папа. – Только зря наш карандаш испишешь!»
Но маму это нимало не заботило. Она записывала все шалости Эмиля, чтобы он узнал, когда вырастет, что вытворял мальчишкой. И тогда он поймёт, почему его мама так рано поседела.
Только ты не подумай, что Эмиль был плохой – нет-нет, его мама говорила чистую правду, когда уверяла, что он прекрасный мальчик.
«Вчера Эмиль был выше всяких похвал, – писала она 27 июля в своей тетради. – За весь день ни разу не нашалил. Наверное, потому, что у него была высокая температура».
Но к вечеру 28 июля температура у Эмиля, видно, упала, потому что описание его проделок за этот день заняло несколько страниц. Эмиль был сильный, как бычок, и стоило ему чуть-чуть поправиться, как он начал проказничать пуще прежнего.
«Сроду не видела такого озорника!» – всё твердила Лина.
Ты, может, уже догадался, что Лина не очень-то любила Эмиля. Она предпочитала ему Иду, младшую сестрёнку Эмиля, славную, послушную девочку. Зато Альфред, как ты уже, наверное, понял, очень любил Эмиля, хотя никто не понимал, за что именно. И Эмиль тоже очень любил Альфреда. Им всегда было весело вместе, и когда Альфред бывал свободен, он учил Эмиля всевозможным вещам. Например, запрягать лошадь, или вырезать из дерева разные фигурки, или жевать табак – это, правда, было не очень-то полезное занятие, да Эмиль этому и не научился, только разок попробовал, но всё же попробовал, потому что хотел всё перенять у Альфреда. Альфред смастерил Эмилю ружьё. И ружьё это стало, как ты знаешь, любимой вещью Эмиля. А после ружья он больше всего любил – это ты тоже помнишь – свою плохонькую кепочку, которую папа как-то привёз ему из города. Потом, кстати, папа не раз об этом жалел.
«Я люблю мой ружарик и мой кепарик», – говорил Эмиль и всегда, когда ложился спать, клал с собой в постель ружьё и кепку. И мама его ничего не могла тут поделать.
Я
