зажимаешь рану губами, кажется, что вот сейчас кровь остановится. Рано или поздно это произойдет… видишь, сколько верующих. Я же говорю – раньше текла сильнее.
– Вы говорите о распятии? – на всякий случай уточнил я.
Он словно не слышал моего вопроса.
– Я тогда ходил – как это по-русски? – пешком под стол. Меня сюда водила старшая сестра. Она научила меня немного по-латыни, и однажды я прочел на стене Надвратной церкви: mater misericordia. Пойдешь назад, увидишь. Мы стояли на коленях перед Пресвятой Девой, сестра бросала в офиар несколько грошей… мы тогда еще входили в буржуазную Польшу.
– У меня поезд, – напомнил я ему.
Старик потянул носом и мечтательно закатил глаза:
– Кофе!
Надо полагать, последний раз он брился тогда же, когда пил кофе. При русой шевелюре борода у него была рыжеватая, не тронутая сединой.
– Мы приходили в костел рано утром, сестра говорила, что нельзя молиться на сытый желудок. Но этот человек приходил еще раньше. Мы как-то пришли к самому открытию и все равно застали его там, тогда я понял, что он не уходит домой. «Разве можно спать в костеле?» – удивился я. «Он не спит», – недовольно ответила сестра. «Что же он всю ночь делает?» – не унимался я. «Тише ты. Нашел где приставать с вопросами». Она не хотела говорить об этом человеке.
Я посмотрел на циферблат – двадцать пять минут до отхода поезда. Впрочем, до вокзала рукой подать. Сейчас
(Почему я должен слушать всякую галиматью про какого-то религиозного фанатика, страдавшего бессонницей?)
сейчас я встану – и auf Wiedersehen. Надо ли добавлять, что я не встал.
– Он выглядел старым, – продолжал нищий, – старше моего отца, хотя обоим еще сорока не было. Может, он казался таким, потому что я не видел его глаз? Я хочу сказать, что глаза у него были всегда закрыты. Он стоял на коленях в самом низу лестницы, перебирая четки, – старик пошевелил пальцами, совсем как паучок, – и шелестя губами. Мы приходили и уходили, а он все протирал колени возле стеночки, чтобы никому не мешать.
В баре кто-то засвистел соловьем-разбойником – очевидно, на пари. В общем смехе потонул возмущенный голос хозяйки, выкрикнувшей что-то по-литовски.
– Но он не стоял на месте, – нищий показал, что зубов у него больше, чем я думал. – Он поднимался!
(Если я сию секунду не встану…)
Голубые глаза смотрели на меня с дерзким любопытством: ну, что твой поезд?
– Тебе это неинтересно?
Я опять вспомнил: «Сходи – не пожалеешь». Да уж, чем отлеживать бока в теплом купе, отчего бы не помокнуть под дождем с этим болтуном на пару! Господи, что подумает Вера? И где, спрашивается, я буду ночевать? Пустяки, твой новый приятель устроит тебя в лучшую ночлежку.
– Интересно, не то слово, – сказал я вслух. – Итак, он поднимался.
– Да! Каждый день на одну ступеньку. Совсем, знаешь, незаметно. До меня это дошло, когда он
