пауза.
Клара стояла и думала.
– Позвольте, Степан Митрофанович, – сказала она наконец. – Я все-таки что-то не пойму. Ну тот кричит, хорошо! А что ж, по-вашему, Зыбин должен делать? Бежать заявлять?
Директор болезненно усмехнулся.
– Что там бежать, без него уж сбегали! Десять раз уж, наверно, сбегали. Он должен был крикнуть ему: «Молчи, дурак, если сам лезешь в яму, так другого не тащи». Вот что он должен был сделать. Неужели это непонятно? Удивляюсь тогда вам. Умная девушка и ничего не видит. Ну да что там говорить! – Он махнул рукой, гневно прошелся по комнате, подошел к окну, закрыл его, подошел к столу, сел в кресло, выдвинул ящик стола, опять задвинул, схватил телефонную трубку и опустил снова. Он был здорово расстроен.
– Ну ладно, – сказала Клара, сообразив все. – Положим, Георгий Николаевич скажет Корнилову «молчи», а Корнилов его не послушает, тогда что? Бежать заявлять? Да, может быть, он и говорил ему уже.
– Говорил? – Директор со всего размаху выдвинул и задвинул ящик. – Ни черта лысого он ему не говорил! Пил с ним – вот это да! А говорить надо с Корниловым так, чтоб он послушался. А не слушается – матом его покрой, в морду дай, и хорошенько, чтоб он с час валялся. Вот я и прошу, чтоб вы сказали ему все это. Вас он, может, послушает.
– А вы?
– Ну что я, – нехотя ответил директор. – Я руководитель. Я если что знаю, то должен того… меры принимать, а не предупреждать. Идиотская болезнь благодушие – знаете, что это такое по нашему времени?
Клара подумала.
– Ну и я не буду предупреждать, – сказала она.
– Как? Не будете? – очень удивился директор.
– Не буду, – ответила Клара скорбно и твердо.
– Да ведь посадят дурака, обязательно посадят! – крикнул директор тоскливо.
– Его дело, – вздохнула Клара. – А я ничем тут помочь не могу.
– Здорово, – сказал директор, вставая и подходя к Кларе. – Вот уж чего не ожидал. Да в конце концов, питаете вы к нему хоть какие-нибудь чувства? Ну хоть дружеские, что ли?
Теперь они стояли друг против друга и смотрели друг другу в глаза. Очень редко люди разговаривают так пристально.
– Ну зачем вы спрашиваете? – ответила она, мучаясь. – Вы же…
– Значит, пусть сидит, так лучше? – крикнул директор в запале.
Она вздохнула, но глаз не отвела. Ее мутил и мучил этот разговор, но она понимала – от него не уйдешь.
– Да нет, конечно, хуже. Но что для человека лучше, что хуже – только он один и знает. Никто другой ему тут не указчик.
– Так, – повторил директор. – Так. – И вдруг засмеялся. Как-то очень горестно, даже скорбно, но в то же время и освобожденно. – А я ведь и не знал, что вы такая. Ну что ж, вам, конечно, виднее. Но откуда такие берутся, вот такие, как он, тихие, настырные и дурные? Время, что ли, такое? Ведь знает все и вот лезет, лезет в яму.
– Не знаю, – она вздохнула. – Не знаю, Степан Митрофанович, да, может, ничего
