Ну и шаги у вас. Трудно вытерпеть, а еще с сумками. – Он вынул платок и обтер им лицо.
Это был молодой парень, розовый, круглолицый, синеглазый, похожий на Кольцова.
– Это вы приходили в правление? – спросил он.
– Да, – ответил Зыбин, смотря на него. – Мы.
– А только что вы ушли, и бухгалтер пришел. Он вас ждет.
Зыбин поглядел на Клару.
– Что ж, пойдем? – спросил он ее вполголоса.
– Зачем идти? Поедем, – улыбнулся парень. – Он мне велел за вами бечь, а сам в машине ждет.
Зыбин посмотрел на высокий берег.
– А где же мы поднимемся?
– А вот дальше, у мертвого дерева лесенка есть, – объяснил парень. – Дайте-ка ваши сумки.
Он подхватил обе сумки и улыбнулся.
– О! – сказал он с уважением. – Булькает!
– А там и закуска есть, – ответил Зыбин.
– Неплохо, – засмеялся парень. – А у нас второй день стоит ларек закрытый – переучет.
– А тихо-то у вас, – сказал Зыбин.
Теперь он шел неторопливым шагом и опять чувствовал необычный простор, тишину и спокойствие.
– А ведь сюда город хотели перенести, Кларочка, – сказал он. – Вот в эту степь. Это после землетрясения девятьсот девятого года. Хорошо, что Зенков отстоял. Зенков – это тот, который собор выстроил, – объяснил он парню.
– Замечательный человек, – с готовностью подхватил парень. – Говорят, в соборе этом ни одного гвоздика нет. Все само собой держится.
– Ну, это, положим, враки, – ответил Зыбин.
И вдруг остановился.
Перед ним из-за поворота появилось несколько невысоких деревьев с острыми зелеными листьями необычайной нежности и хрупкости; огромные матово-белые цветы лезли на макушку, сваливались с сучьев. Они висели гроздьями и были пышными, огромными, блестящими, как елочные украшения. То есть каждый цветок не был огромным, он был крошечным, но вся шапка была огромной, как театральная люстра. А цвет у шапки был талого молока: матовый и чуть молочно-желтый. Нигде Зыбин не видел ничего подобного.
– Что это за деревья? – спросил он.
– А мертвые, – ответил парень. – Задушенные.
– Но на них же листья и цветы, – сказал Зыбин.
– А вы подойдите, подойдите, – сказал парень.
Это была действительно мертвая роща, стояли трупы деревьев. И даже древесина у этих трупов была неживая, мертвенно-сизая, серебристо-зеленая, с обвалившейся корой, и кора тоже лупилась, коробилась и просто отлетала, как отмершая кожа. А по всем мертвым сукам, выгибаясь, ползла гибкая, хваткая, хлесткая змея-повилика. Это ее листики весело зеленели на мертвых сучьях, на всех мучительных развилках их; это ее цветы гроздьями мельчайших присосков и щупальцев, удивительно нежные и спокойные, висели на сучьях. Они были так чужды этой суровой и честной смертной бедности, что казались почти ослепительными. Они были как взрыв чего-то великолепного, как мрачный и волшебный секрет этой
