кругом так… А если бы все в Шпрее топиться пошли?
Нет, с мужем не повезло, чего говорить. Даже не потому, что он сам по себе неудачный, – просто она, это мать ей с первого дня говорила, заслуживает лучшего. И посейчас, между прочим, заслуживает, да только нечего теперь об этом. Ей в зеркале, например, до сих пор себя приятно видеть: соблазнительная такая пампушечка, жгучая брюнетка (а что крашеная, так это ж на лбу у нее не написано!), все при всем, была бы мужик – влюбилась бы. Двумя языками опять же владеет, причем русским в совершенстве, а русский – это у нас язык международного общения, не чета какому-нибудь турецкому. Она, кстати, вчера Айше соседской, которая только по-турецки и лопочет, прямо по глазам сказала – долго готовилась, все словари облазила, чтобы самые такие выражения найти: «Ты, Айша, прекрати с детьми по-турецки разговаривать. По-турецки только в Турции говорят, а по-немецки и, кстати, по-русски – во всем мире». Русский она как бы к слову приплела, но пусть Айша знает, с кем дело имеет. Мы, представители крупных наций, в конечном счете, все дела в мире решаем, одер?
Она прекратила готовить фрюштюк… благоверный, вон, спит как бревно, а она тут с фрюштюком. Обойдется без фрюштюка – что есть, то есть, вон… завтрак пускай трескает: бутерброды с сыром да чай! Натрескается – в Альди его отправлю: там ангебот сегодня какой-то совсем особенный.
Так и поступила. Благоверный, кстати, и не заметил, что у него сегодня завтрак вместо фрюштюка (а она-то, дура, напрягайся каждое утро!), потому что Маврикиевну с Никитичной по второй смотрел, потом поворчал с полчаса, но в Альди пошел, он Альди любит почему-то – Лиддл, дурак, не любит, хоть все приличные там закупаются. Сама же к телефону села: в Тверь, соседке бывшей, по карточке позвонить, а то больно коротко вчера поговорили, утешить как следует не удалось…
Только уж сегодняшний-то разговор совсем дурацкий получился.
– Ты там не мучайся, – начала она запросто, по-европейски, – доедет твой парень в целости-сохранности, Европа невелика, это только из Союза она такой большой кажется.
– Лида? – словно и так непонятно переспросили на том конце. – Доброе утро…
– Да доброе, доброе… я, вот, звоню, чтобы, значит, и сказать: не мучайся, доедет твой парень.
– Нет-нет, я не мучаюсь, ты не волнуйся, пожалуйста.
– Как же не волноваться-то, когда я ночь не спала, корвалол пила да по квартире носилась, как подстреленная… все думала: «Маленькие детки – маленькие бедки, а большие детки – большие бедки».
– Ты это… к чему?
– К тому! К тому, что понимаю я тебя, как никто: всю жизнь в него вложить, себя забыть, а благодарности – никакой.
– Почему же – никакой… – на той стороне замялись. – Да и при чем тут благодарность, за что?
– Как – «за что»? За все хорошее, вот за что! За то, что родила, выкормила, вырастила, в люди вывела, вот за что!
– Ты бы не нервничала
