потому что она понимала – жизнь продолжается, и ей придется выслушать еще немало всяческих слов и рассказов. Кое-что рассказала и она сама.
Поздним вечером, когда зашло солнце и кухня постепенно опустела, Мегги в изнеможении уселась на стул, взяв на колени щенка.
– Его все любили, – тихо сказала она.
– Да, – отозвалась от плиты Брианна.
Она стояла с посудным полотенцем в руках, в глазах у нее была усталая безнадежность. Никого уже больше не нужно кормить, не за кем ухаживать – голова и руки оказались незанятыми, без дела. Злыми пчелами вползла в сердце тоска, обострилось чувство потери. Чтобы отогнать их, Брианна принялась расставлять посуду по полкам.
У нее была стройная гибкая фигура, движения отличались сдержанностью, спокойствием. Если бы у семьи имелись деньги и другие возможности, Брианна, вероятно, могла бы стать танцовщицей. Густые волосы, золотистые, с розоватым отливом, были аккуратно собраны сзади, белый передник оттенял простое черное платье.
У Мегги, в отличие от нее, волосы в беспорядке спадали на лицо; юбку, что была на ней, она забыла выгладить, свитер требовал вмешательства иголки.
– Вряд ли завтра погода улучшится.
Брианна неподвижно стояла с тарелкой, которую забыла поставить на полку, и всматривалась в непроглядную темень окна.
– Ты права. Но люди все равно придут. Как и сегодня.
– После церкви нужно их снова позвать. Так много еды осталось. Не знаю, что будем с ней делать, если…
Голос Брианны словно растаял в тишине комнаты.
– Когда-нибудь она выйдет сюда?
Вопрос Мегги прозвучал неожиданно резко.
Сестра замерла на мгновение, потом продолжила медленно расставлять посуду.
– Она неважно себя чувствует.
– О господи, перестань! У нее умер муж, и все, кто его знал, пришли в дом. А она даже не может притвориться, что для нее это что-то значит.
– Для нее это значит…
Голос Брианны окреп. Но она не хотела вступать в спор сейчас, когда в сердце у нее словно появилась болезненная опухоль.
– Не забывай, – уже тише добавила она, – они прожили больше двадцати лет.
– И что из этого? Почему ты ее защищаешь? Даже теперь.
Брианна так стиснула тарелку, которую держала в руке, что испугалась, как бы та не раскололась пополам. Но голос оставался спокойным и сдержанным.
– Я никого не защищаю, а говорю то, что есть. Можем мы сохранить выдержку, хотя бы до того времени, как положим его в могилу? Может в доме быть мир?
– Здесь никогда не было мира! – сухо прозвучали слова от двери.
Там стояла Мейв, их мать. На лице у нее не было следов слез, взгляд оставался холодным, жестким, в нем не читалось прощения.
– Он сделал все для этого, – продолжала она. – И когда жил, и теперь, когда его нет. Даже мертвый, он превращает мою жизнь в муку.
– Не
