style="font-size:15px;"> нашего – только нашего – сада.
Мы меняемся вместе с ним,
мы сплетаемся вместе ветвями мгновений,
так, что листва на двоих – одна.
Но неизменен, весна моя, —
дар пробужденного сердца.
Пусть голос мой тих, но тебе в нем ведь слышится отзвук
шепота звездного – разговора бессмертного о любви —
вечной песни, поют что смертные соловьи,
вечной песни, в которой – дыхание Бога.
И молчанье – вниманье твое – тот же отзвук.
Здесь, среди тишины твоего дыхания
распускается глубина моего голоса.
Интерлюдия
По весне земля – не сыра,
а нежна откровеньем
неба – влюбленного
в затаенность ее:
в ожиданье ее тихое,
и в смиренье ее ясное,
и в ее бескорыстные
– как рожденье —
дары.
И небо —
небо тоже жаждет прикосновений,
ибо вовек
им касаться друг друга светом,
ибо вовек
они неразделимы,
ибо полна и сама земля
света творящего
прикосновений.
VII
Неслышимое слышно в тишине,
средь шепотов и шелестов и гула
счастливого мерцающего ветра.
То голос твой, неведомый еще,
то голос твой, пока не прозвучавший —
пока предощущаемый лишь нами.
Но этот голос новый – новый, твой —
уже мы знаем, как мы знаем это
цветенье нам дарованного сада.
Пламя
I
Пусть голос мой слаб, но он переполнен светом,
пусть истончается (свет труднее нести, чем тьму).
Я несу его – для тебя, любимая,
и несу его – для тебя, мой сын.
Помни, что кровь твоя – пламя,
зачатое средь зимы.
Помни, что не пристало
солнцу бояться тьмы.
Помни, что свет обнаженный
– свет обнаженный твой —
зажженный нежной любовью,
любовью быть должен живой.
Помни, что полон август
пронзающей синевой.
Вурвуру
Море – вечная память незыблемого непостоянства,
помнит прошедшее и грядущее помнит, не зная
настоящего, потому что оно – повторенье
времени в волнах пространства.
Только мгновенье зыбкое – и любимая, родная, земная,
плещется в волнах нежной солнечной нереидой,
и не света
