История русской словесности. Николай Добролюбов

Чтение книги онлайн.

Читать онлайн книгу История русской словесности - Николай Добролюбов страница 1

История русской словесности - Николай Добролюбов

Скачать книгу

лся г. Шевырев в критику – и произвел в поэты мысли г. Бенедиктова,[2] который тем именно и отличается, что поэзия и мысль у него всегда в разладе. – Увлекся он библиографией, и сочинил, что стихи Пушкина:

      Бранной забавы

      Любить нельзя —

      надобно читать:

      Бранной забавы

      Любит не я…[3]

      Мистицизмом занялся он, и провозгласил однажды «чудное и знаменательное совпадение событий в том, что Карамзин родился в год смерти Ломоносова»;[4] вдруг оказалось, что Карамзин вовсе не родился в год смерти Ломоносова! – В живописи стал искать себе отрады г. Шевырев, и пришел в восторг от Рафаэлевых картонов, найденных им в Москве; но на поверку вышло, что лухмановские картоны, приведшие его в восхищение, никак не могут быть приписаны Рафаэлю.[5] – Фельетонистом однажды сделался почтенный ученый, и принялся рассказывать, как Москва угощала брагой защитников Севастополя;[6] в действительности оказалось, что брагой их никогда не угощали. – Захотел он в одном из своих сочинений представить портрет Батюшкова; но в то время, как г. Шевырев принялся рисовать, Батюшков обернулся к нему спиною, и в книге злополучного профессора оказался рисунок, изображающий Батюшкова – с затылка!..[7] – В стихотворство пустился ординарный академик и профессор; но и тут дело кончилось неудачно: известно, как промахнулся он недавно с своим приветствием Белевской библиотеке, которое не могло появиться в самый день, вследствие невеликодушия редактора «Московских ведомостей».[8] Словом, что ни делал г. Шевырев, производил ли слово зефир от севера,[9] изъявлял ли желание взобраться на Александровскую колонну,[10] толковал ли о великом значении Жуковского[11] или об отношении семейного воспитания к государственному,[12] вступал ли в русскую горячую беседу,[13] – везде его поражали тяжкие удары, везде его деятельность ознаменовывалась самыми несчастными промахами.

      Так случилось и с лекциями г. Шевырева о русской словесности. На первых книжках его курса было прибавлено: история словесности, «преимущественно древней»,[14] – и это подало повод одному писателю справедливо заметить: то есть преимущественно того времени, когда ничего не писали.[15] Замечание это оправдано г. Шевыревым вполне – как в первых двух книжках его лекций, так и в третьей, ныне изданной. На каждой странице очевидно, что почтенный профессор сильно промахнулся в самом выборе предмета. Не менее ловкие промахи умел он сделать и в обработке его. Так, говоря о языке русском, он выразил вражду к германской филологии, по следам которой считал постыдным влачиться; между тем именно с этого времени германская филология и принялась у нас, благодаря преимущественно трудам г. Буслаева.[16] Говоря о словесности, г. Шевырев старался во всем видеть чудеса и, в своем мистически-московском патриотизме, старался превозносить древнюю Русь выше облака ходячего; а именно в это время, более чем когда-нибудь прежде, пробуждалась наклонность к беспристрастному и строгому пересмотру деяний древней Руси. Труды гг. Соловьева, Кавелина, Калачова, потом Буслаева, Забелина, Чичерина, Пыпина и др. указали нам правильную историческую точку зрения на наш допетровский период и на его литературу. А г. Шевырев и теперь опять является с теми же высокомерными возгласами о величии русскою смирения, терпения и пр., да еще при этом осмеливается уверять, будто со времени издания его книги (в 1846 году) «по его следам (по следам г. Степана Шевырева, ординарного академика и профессора!!) вели науку далее (далее?) другие ученые (каково наивное признание в собственной учености!) и трудилось молодое поколение, которое скоро и представило отличных деятелей по тому же предмету. Некоторые из них (из отличных-то деятелей? полноте!) мне лично выражали признательность свою за то, что начали изучать русскую словесность древнего периода по моей книге. Желаю душевно, чтобы и вновь выходящая книга принесла такой же плод, какой принесен был двумя первыми» (!!!) (стр. V, предисловие).

      Такие бесцеремонные претензии г. Шевырева опять составляют весьма жалкий промах в наше время, когда забавное значение почтенного профессора так ясно уже для молодых исследователей.[17] Не менее жалок нам историк русской словесности и в другом своем промахе, относящемся к суждению о нем других журналов. По его словам, все петербургские журналы при первом появлении его книги в 1846 году осудили его потому, что он «поставил себя в «Московском наблюдателе» и в «Москвитянине» во враждебное отношение к тем журналам».[18] Такое объяснение можно отнести, конечно, опять к той же, вечно преследующей г. Шевырева, опрометчивости. Но, вообще говоря, подобные объяснения наводят нас

Скачать книгу


<p>2</p>

В статье «Стихотворения Владимира Бенедиктова» (Московский наблюдатель, 1835, август, кн. 1). Оспорил это суждение Шевырева Белинский в статье «О критике и литературных мнениях «Московского наблюдателя» (Белинский, II, 148–151).

<p>3</p>

Шевырев не «сочинил»: отстаиваемый им в статье «Сочинения Александра Пушкина» (Москвитянин, 1841, № 9, с. 251) вариант стихотворения «Заздравный кубок» был опубликован в альманахе «Памятник отечественных муз на 1827 год». Вариант «любить нельзя» появился в посмертном издании. В сохранившейся рукописи Пушкина:

Бранной забавыМы не друзья.

До Добролюбова против версии Шевырева выступил Чернышевский (Чернышевский, III, 108).

<p>4</p>

Этот промах Шевырева так описан Ф. И. Буслаевым и А. Д. Галаховым: «Г. Иванчин-Писарев в похвальном слове Карамзину сказал, что Карамзин родился в 1765 году – в год смерти Ломоносова. Г. Шевырев признал такое совпадение событий чудным и увидел в нем особенное знамение… Раза два замечает он это не без удовольствия в «Москвитянине». Теперь г. Погодин открыл, что Карамзин родился в 1706 году… Что же нам делать с объяснением Шевырева?» (ОЗ, 1846, № 5, отд. V, с. 34)

<p>5</p>

Шевырев поспешил объявить принадлежавшие А. Д. Лухманову картоны (эскизы для ковров) произведениями Рафаэля или его учеников (статья «Рафаэлевские картоны, принадлежащие А. Д. Лухманову» – МВвед, 1851, № 44, 45), что было оспорено С. Г. Строгановым (там же, № 47); полемика продолжалась в последующих номерах.

<p>6</p>

Речь идет о стихотворении Шевырева, прочтенном им на обеде в честь севастопольских моряков (см.: Москвитянин, 1856, № 1, с. 47), где были такие слова:

Расстилай же скатерть брануТы во все концы, Москва!Наливай же брагу пьяну,Осушай ковши до дна!

Иронический отклик на это выступление Шевырева см.: СПбВед., 1856, № 62).

<p>7</p>

Ирония в данном случае вряд ли уместна. В книге «Поездка в Кирилло Белозерский монастырь» (ч, 1. М., 1850) Шевырев рассказал о посещении им летом 1847 г. поэта К. Н. Батюшкова, находившегося в состоянии умственного расстройства. Портрет Батюшкова со спины был помещен между 112 и 113 страницами книги; Шевырев писал: «Приложенный рисунок дает верное понятие о росте и положении Батюшкова. Снять лицо было невозможно. Даже и за это, заметив приемы рисовальщика издали, поэт наградил его несколькими дикими взглядами! Такой портрет имеет, впрочем, хотя грустное, но верное значение» (с. 110). Рисунок был сделан Н. В. Бергом (в книге помещен также рассказ Берга, названного здесь лить инициалами Н. В. Б., об истории этого рисунка).

<p>8</p>

Шевырев напечатал свое стихотворение «Учредителям библиотеки в городе Белеве» вместе с примечанием, в котором объяснял, почему он не мог «подать отголосок из Москвы Белеву в таком прекрасном деле в самый день его совершения» (СПбВед., 1858, № 284, 31 декабря). Еще раньше, в первом выпуске «Свистка» (Совр., 1859, № 1), Добролюбов писал об этом в пародии «Проект протеста против «Московских ведомостей» (VII, 336–337).

<p>9</p>

В первой части своей книги, желая доказать факт влиянии славян на древних греков, Шевырев писал: «Зефир у Гомера в «Илиаде», как известно, есть ветер северный: его имя может объясниться только нашим севером, по свойству русской буквы В переходить в греческую Ф и обратно» (История русской словесности, преимущественно древней, т. I, ч. 1. М., 1846, с. 60). Ф. И. Буслаев и А. Д. Галахов в своей рецензии иронизировали по этому поводу и совпадение слов объяснили «сродством языков индоевропейских» (ОЗ, 1846, № 5, отд. V, с. 18–19). Уже после выступления Добролюбова, во втором издании своей книги Шевырев сделал примечание к соответствующему месту: «Сближение зефира с севером подало повод журнальным забавникам к шуткам и глумлению; но им, кажется, нет дела ни до Гомера, ни до филологии» (История русской словесности, ч. 1. М., 1859, с. 115–110).

<p>10</p>

В статье «Взгляд на современное направление русской литературы» (Москвитянин, 1842, № 1, с. III отдельной пагинации) Шевырев писал: «Невольно взлетаете мыслию под сень этого небесного гостя (ангела на Александровской колонне. – В. В.) – и оттуда смотрите на чудо-город» и т. д. Еще до Добролюбова иронический комментарий к этому пассажу дал Чернышевский (Чернышевский, III, 94).

<p>11</p>

Речь Шевырева, сказанная в торжественном заседании Московского университета, «О значении Жуковского в русской жизни и поэзии») (М., 1853) и его же «Воспоминания о Жуковском» (Москвитянин, 1852, № 18) содержали некоторые ошибки и противоречия, указанные А. Д. Галаховым в статье «Ответ на статью г-на П. Б. «Еще несколько слов о В. А. Жуковском» (MBед., 1853, № 33, 17 марта, с. 341). Однако тот же Галахов утверждал, что работы Шевырева и П. А. Плетнева – «самые достоверные источники биографии» Жуковского.

<p>12</p>

Речь Шевырева «Об отношении семейного воспитания к государственному» (М., 1842) была осмеяна в «Отечественных записках» (1842, № 9, отд. VI, с. 5–7, рецензия П. Н. Кудрявцева) как пример «многоглаголания» и отсутствия логики.

<p>13</p>

Намек на эпизод 14 января 1857 г., когда в заседании совета Московского художественного общества англоман В. Л. Бобринский обрушился на некоторые русские порядки, а Шевырев усмотрел в этом проявление антипатриотизма. Спор закончился дракой, за что Шевырев был уволен в отставку и выслан из Москвы. См. об этом запись в дневнике Добролюбова от 23 января 1857 г. (VIII, 541).

<p>14</p>

История русской словесности, преимущественно древней, т. I, ч. 1. М., 1840 (в том же году – т. I, ч. 2).

<p>15</p>

Слова из произведения А. И. Герцена «Ум хорошо, а два лучше», написанного в 1843 г., но впервые появившегося в печати в «Былом и думах» (Лондон, 1862). Добролюбов был знаком с ним по одному из рукописных списков.

<p>16</p>

Хотя Шевырев и объявил Германию «родиной всего отвлеченного» (История русской словесности, т. I, ч. 1, с. 15), влияние немецкой филологической школы сказалось и на его трудах. Ф, И. Буслаев был более последовательным сторонником «германской филологии». Однако и тот и другой ученый своими исследованиями способствовали созданию в России культурно-исторической школы.

<p>17</p>

Добролюбов в этом случае не совсем прав. При всех расхождениях с Шевыревым как Ф. И. Буслаев, так и более «молодые исследователи» древнерусской литературы Л. Н. Пыпин, Н. С. Тихонравов (действительно ученик Шевырева) признавали положительное значение «Истории русской словесности».

<p>18</p>

Этот «промах» Шевырева еще до Добролюбова подробно рассмотрел в своей рецензии А. А. Котляревский (ОЗ, 1859, № 1).