мозговой ткани на мокрую гальку. А Гурьев, беззаботно что-то насвистывая, двинулся дальше. Второй выстрел. Третий. Ух ты, подумал Котельников. Ну, мы… Мы – ладно. А в тебе-то это откуда? Неужели и вправду – оттуда, из мёртвого этого дома?!
У новичков зрелище это вызвало вполне понятные чувства. Бывалые держались получше, но… Кто чего не понял, поймёт со временем, подумал Гурьев. Война – дерьмо и мерзость, и тот, кому нравится воевать, подонок и сумасшедший. А мне, кажется, нравится.
Он увидел, как кто-то из казаков потянул из ножен шашку.
– А-а-атставить!!! – взревел Гурьев. – Пуля в голову, и никаких упражнений, вашу мать!!! Кто ещё не уразумел?!
Они вернулись в станицу уже на закате. Пелагея шагнула к нему из толпы, пошла рядом, держась рукой за стремя, не говоря ни слова. Гурьев наклонился, погладил её по плечу.
На майдане Гурьев построил отряд:
– Поздравляю новичков с боевым крещением, и всех вместе – благодарю за службу. Казакам – отдыхать. Командиры – ко мне.
Он вернулся домой, отпустив людей. Он уже привык называть это место домом. Это и есть мой дом, подумал Гурьев. Здесь и сейчас. Полюшка. Голубка моя. Что же мне делать? Кто-нибудь, чёрт возьми, знает ответ?!
Освободившись от оружия и портупеи, он устало опустился на лавку у окошка, улыбнулся Пелагее. Она подошла к нему, села рядом. Гурьев, вздохнув, повернулся и вытянулся вдоль лавки, положил голову женщине на колени, закрыл глаза. Она погладила его по волосам, по лицу:
– Бедный ты мой. Господи Иисусе, что ж, война эта проклятая, – кончится когда-нибудь?!
– Нет, – усмехнулся Гурьев. – Не кончится. Наши все целы – и слава Богу. А чего же ещё искала душа моя, и я не нашёл?
Не прошло и недели, как секреты и разведчики доложили о новом партизанском отряде красных. Гурьев распорядился не вступать в боевое соприкосновение с ним, выждать. Было понятно, что этот отряд отправился по следам предыдущего. Людская молва разукрасила подвиги шлыковцев такими цветами, что, приняв их за чистую монету, следовало всех немедленно произвести в полные георгиевские кавалеры. Ни дня без песни, подумал Гурьев. Интересно, сколько нам ещё ждать, пока пришлют дивизию? Он не боялся. Что толку бояться.
Был уже вечер, когда в избу ворвалась запыхавшаяся девчонка:
– Тёть Пелагея, тёть Пелагея! Катерина-то, с Покровки! Рожает!
Пелагея стала собираться.
– Куда?! – рыкнул Гурьев. – Красные где-то рядом рыщут. Полюшка!
– Да как же, родненький? – Пелагея остановилась, улыбнулась смущённо. – Как же без меня-то?
– Ты что, клятву Гиппократа давала? – зло спросил он, понимая, что Пелагея поедет. – Полюшка.
– Клятву? Каку таку клятву, Яшенька, ты что?
– Ничего, – он встал, шагнул к женщине, обнял, прижал к себе. – Смотри, осторожно, голубка моя. Если что подозрительное, сразу прочь скачи. Обещаешь?
– Обещаю, Яшенька, – Пелагея подняла
