пальцами по подоконнику. И тут же потерла пальцы друг о друга, подоконник был пыльным.
И произнесла, не обернувшись:
– Вообще-то я к тебе по делу, Минаков.
Мог бы поострить, ляпнуть какую-нибудь ерунду, типа: надеялся, что она соскучилась. Но он не рискнул.
– Слушаю тебя, – скрипнул он простуженным голосом, подавив желание шутить и быть остроумным.
– Мне нужна твоя помощь.
И снова захотелось затянуть: «Да ладно! Чего вдруг понадобился?»
А еще три месяца назад…
Вернее, два месяца и двадцать один день назад ни помощь не нужна была, ни он сам. И велено было близко не подходить. И не звонить. И не писать противных глупых сообщений.
Не затянул. Просто сказал:
– Всегда готов.
– Вот и славно, – выдохнула Ева с облегчением.
Повернулась к нему с полуулыбкой, оглядела стол.
– Тогда стану тебе, что ли, родной матерью. Сгоняю в магазин и в аптеку. Накормлю и вылечу.
И она вышла прочь с кухни. Так же грациозно влезла в обувь, подняла с пола сумочку, взялась за дверную ручку. И он не выдержал:
– А если бы отказался помочь тебе, не стала бы меня кормить и лечить?
– Не-а, – ответила Ева, мотнув головой.
– Даже такого хворого, беспомощного?
– Не-а, – повторила она.
Прошлась взглядом по его вытянутым на коленках спортивным штанам, по потной застиранной футболке и сердито пробубнила:
– Я бы тебя тогда просто добила. Пока ты беспомощный.
И она ушла. На целый час. Он уже даже стал подумывать, что она снова вернулась в свою новую жизнь, куда ему не было хода. В которой они не виделись, не созванивались и не переписывались. В которой его душу выжимало так, что выть хотелось.
Ева вернулась. В каждой руке по два туго набитых пакета с едой, с лекарствами. Она тут же принялась их смешивать с водой, что-то капала ему в нос, втирала в затылок и виски. Он чихал, морщился от горького вкуса, жмурился от растирки, которая лезла в глаза. Но уже через час чувствовал себя много бодрее. А может, это случилось от того, что Ева сновала по его кухне, готовила еду и все что-то говорила и говорила. Про увольнение, про статьи в журналах и газетах, про странные слова, которых никто не мог слышать.
– Понимаешь, этого никто не мог знать. Никто, кроме меня и еще одного человека, – повторила она в десятый раз, разливая суп-пюре по глубоким тарелкам.
Тут же поставила перед ним ту, где было в три раза больше. Приказала:
– Ешь!
Он послушно взялся за ложку.
– Это были особенные слова, Егор. Мы так общались с одним человеком в моей прошлой жизни. Там, где из меня воспитали то, что получилось. – Ева странно пила суп-пюре через край тарелки. – Общались, чтобы нас никто не понял. Это было нам нужно.
– Зачем?
– Для особых моментов.
– Для каких моментов?
Он ел неаппетитно выглядевший
