надеюсь. Так почему ж вы ему должны диктовать, как ему писать «Демона». Вы говорите, пошел назад, и пусть себе идет, лишь бы не стоял на месте, он же художник, значит, свободен в своем выборе. К тому же он идет не назад, как вы говорите, а идет своим путем, своей дорогой, не подражая никому, только подражательность погибает, искренность в искусстве прокладывает новые пути». Третий пытается примирить две разные точки зрения, находя, что у декадентов есть таланты, они, несомненно, расширяют гамму ощущений. И заслуга их уродливого искусства в том, что мастера старой школы присматриваются к ним в поисках собственных изобразительных средств, расширяя свою палитру, так сказать. Едкое безумие декадентства перерождается в более одухотворенное и богатое искусство московской школы живописцев. Зрители уходили, приходили другие, тоже высказывали свои суждения, ничуть не стесняясь его присутствия: «На этой выставке – все уроды и калеки, смотришь на все это и поражаешься, как будто в России нет здоровых людей, а есть только вот такие». Какие? – хотелось возразить Шаляпину, но он молча выслушивал все, что говорили вокруг, зная свой горячий характер, не ввязывался в споры: с тех пор как Мамонтов впервые показал ему непринятые жюри картины Врубеля, прошло семь лет, и за это время многое изменилось в нем самом, в его взглядах на искусство: искусство то, что неповторимо, неподражаемо, в красках, в форме, в содержательности своей. А главное – идут споры, сталкиваются различные мнения, значит, рождаются новые мысли, новые формы, новаторские произведения во всех сферах русской культуры. Вот что радовало Шаляпина во время посещения Пятой выставки журнала «Мир искусства».
У выхода столкнулся с торопившимся на выставку репортером, с которым был шапочно знаком, но репортер тут же застыл и, ничуть не стесняясь, спросил:
– Федор Иванович! Правда ли, что постом вы собираетесь в Египет?
– Правда.
– А почему в Египет?
Шаляпин отмахнулся от репортера, как от мухи: «А если б в Китай, спросил бы, почему в Китай… Что ему тут скажешь… Хочу посмотреть Египет, и все! Хочу отдохнуть, хочу новых впечатлений, хочу радоваться жизни…»
И, вернувшись в Москву, Федор Иванович стал собираться в Африку. Перед этим, правда, предстояли двухнедельные гастроли в Харькове, Одессе, Киеве, снова в Харькове, вновь в Киеве, а после этого – в Одессу на пароход. Две недели переездов и выступлений. Но это не пугало его, привычного к гастрольным переездам. Слава Богу, с ним едет друг – Арсений Николаевич Корещенко, Арсюша, который понимает его с полуслова, ловит каждое его движение, превосходный аккомпаниатор, хороший композитор и дирижер, с ним легко работать и привычно.
И в Москве журналисты насели на него: почему в Африку? Сначала терпел, а потом велел не принимать… Все равно правды никто не напишет, простые слова, если признаешься им в чем-нибудь, непременно переврут… Почему в Африку? Просто
