хрюкнула, увидев хорошенькую даму, и лениво вскочила в экипаж.
Ницше тронул поводья, и свинья, везомая рысаками, отирала пот, выступивший на лбу.
Студент постоял перед окном книжного магазина и пошел своей дорогой, стараясь держать себя независимо.
Много еще ужасов бывало…
Темнело. На востоке была синяя дымка, грустно туманная и вечно скучная, а с бульвара неслись звуки оркестра.
Каждый точно сбросил с плеч свою скуку, а мальчишки и девчонки бегали по улицам с букетиками незабудок.
В тот час по всем направлениям можно было встретить угрюмых самокатчиков. В поте лица они работали ногами и сгибали спины; они угрожали звонками и таращили глаза, перегоняя друг друга.
В тот час философ возвращался домой своей деланной походкой, неся под мышкой Критику чистого разума.
Ему встретился на извозчике господин в котелке с рыжими отпрысками бороды.
Он сосал набалдашник своей трости, напевая веселую шансонетку.
Обменялись поклонами. Философ с деланной небрежностью приложил руку к фураялке, а сидящий на извозчике раздвинул рот, чтобы обнаружить свои гнилые зубы, и приветственно повращал кистью руки.
Не был он умником, но отец его отличался умом…
И то место, где они взаимно почтили себя приветствиями, опорожнилось… Справа виднелась спина философа и корешок Критики чистого разума, а слева – согбенный извозчик погонял свою клячу, увозя седока.
А над пустым местом из открытого окна раздавались плачевные звуки: «Аууу, аууу».
Это консерваторка пробовала голос.
Философ позвонил. И когда ему отворили, он швырнул на стол Критику чистого разума, а сам в беспредметной скуке упал на постель.
Последняя его мысль была такова: «Кант без Платона – туловище без головы». Он заснул и в мыслях своих был как бы без головы.
А бюст Иммануила Канта укоризненно качал головой и показывал язык спящему философу, стоя на письменном столе.
Философ спал. А над ним сгущались тени, вечно те же и те же, суровые и нежные, безжалостно мечтательные.
Сама Вечность разгуливала в одинокой квартире; постукивала и посмеивалась в соседней комнате.
Садилась на пустые кресла, поправляла портреты в чехлах.
Уже книжные шкафы бросали суровые тени, и тени встречались и, встречаясь, сгущались… Точно прятались в тени.
Но там никого не было, кроме Иммануила Канта и Платона, стоявших в виде поясных бюстов на столе.
Кант жаловался Платону на тугоумие молодого философа, а философ спал в час вечерних сумерек с бледным, ироническим лицом и сжатыми губами… И малый ребенок мог придушить его.
Его обдувал свежий ветерок после жаркого дня, ворвавшийся из открытого окна.
Из открытого окна неслись удары по мягкому: это жители подвального этажа выбивали пыль из мебели, вытащив ее на двор.
И он проснулся; и первою
