этих иллюзий.
Но мне было на это плевать. Работать все равно не хотелось, и целый месяц я слонялся по побережью, бездельничал и слишком много пил. Тогда было много парней, успевших получить бронь и не попавших на войну. Их немного мучила совесть, и они были рады выставить кружку-другую в обмен на рассказы о войне. Но этого тоже не хватило надолго. Мои деньги утекали так быстро, что вскоре мне пришлось задуматься, что я завтра буду есть.
У меня вошло в привычку каждый день бывать в баре у Расти Макгоуэна. Его бар был не похож на все остальные. Он был прямо на побережье, и из окна виднелись пришвартованные корабли. Расти придал бару вид корабельного салона, окна сделал в виде иллюминаторов, а внутри было много всяких медных деталей, которые доводили до бешенства официанта Сэма, обязанностью которого было начищать их все до блеска.
Во время войны Расти служил старшим сержантом и тоже принимал участие в боях с японцами. Он знал, через что я прошел, и проникся ко мне. Обычно суровый и несгибаемый, для меня он готов был сделать что угодно. Как-то я сказал ему, что у меня нет работы. Он ответил, что у него есть идея купить для бара пианино, если только он найдет, кто будет на нем играть.
Здесь он обратился по адресу. Если я и умел что-нибудь делать прилично, так это играть на пианино. И я заметил, что он уже нашел и пусть идет и покупает пианино. И он купил.
Я играл в его баре по вечерам, с восьми до двенадцати ночи, и получал за это тридцать долларов в неделю. Это вполне устраивало меня. Денег хватало на еду, сигареты и комнату в пансионе. Спиртное было за счет Расти.
Иногда он интересовался, долго ли я еще пробуду здесь. Он не уставал твердить, что с моим образованием глупо долбить каждый вечер по клавишам, что я должен найти хорошую работу. На что я отвечал ему всегда одно и то же: пусть не лезет не в свое дело, меня такая жизнь устраивает, а остальное не его забота.
Вот так я жил, когда, возникнув из дождя, в мою жизнь вошла Рима Маршалл. А вслед за ней явилась беда, но тогда я еще этого не знал.
Узнать мне это довелось очень скоро. Утром миссис Миллард, моя хозяйка, крикнула мне наверх, что меня спрашивают к телефону. Было около десяти утра. Я как раз пытался побриться, стараясь не задеть багровые рубцы на лице, которые за ночь распухли и смотрелись отвратительно. Я выругался про себя и промокнул остатки мыла на лице.
Со своего третьего этажа я спустился в холл, к телефонной будке, и взял трубку. Это был сержант Хаммонд.
– Можешь не ходить в суд, – сказал Хаммонд. – Мы не возбуждаем уголовного дела против Уилбура.
Я очень удивился:
– Как так?
– А вот так. Эта девка с серебряными волосами – просто ходячее проклятие. Она упекла его за решетку на двадцать лет.
– За что?
– Она оказалась права. Мы связались с полицией Нью-Йорка. Они очень обрадовались, узнав, что мы его взяли. Как любящая мамаша, которая отыскала пропавшего сыночка. У них за ним числится столько, что
