style="font-size:15px;"> Не успев осмыслить происходящее, Игорь выскочил из-за кулис, как потом объяснял во время разбирательства: в поисках жены, которой там к тому времени быть уже не могло и в помине. Но, будучи уже на сцене вдруг почему-то вспомнил, что Лаэрт-Лешка вот уже две недели должен ему трояк, одолженный всего-то на день, стал у него тот злосчастный трояк вымогать немедленно с частым употреблением бранных слов.
Потом он признавался также, что в те необъяснимые мгновения сам с ужасом понимал всю абсурдность происходящего. Но наглый вид Лешки, гордо восседавшего на абсолютно беспомощном и, по-видимому, смирившемся с происходящей экзекуцией Иване Борисовиче, внезапно привел его в такой боевой экстаз, что он с криком: «Ах, ты, значит, вот так?! На же и тебе, культсектор!» – со всего размаха врезал Медникову по уху.
И все…
Что еще более странно, мелко-хулиганским поступком самого Игоря инцидент и завершился. Оплеуха как бы поставила последнюю точку. Скандал иссяк, как будто и не было его вовсе. Черносвинский, сопровождаемый бормотанием Мышкина: «… как сорок тысяч братьев любить не могут…» – бочком, бочком убрался со сцены. И спектакль тут же вернулся в свою наезженную колею и уже без эксцессов неумолимо покатился концу.
Но ведь было же что-то!
И необходимо было произошедшее как-то объяснить. Потому что, не объяснив, как же жить дальше, граждане? А?!
И объяснили… Нашлись люди… Один из Новосибирска, например, интеллектуал из «почтового ящика», реагировал почти мгновенно.
«Гениально! – возбужденным шепотом на весь зал пророкотал интеллектуал, когда Полонии с блуждающим взглядом и без бороды только еще появился на сцене. – Ара (Арсентий) есть Ара… Надо же, Тень отца Офелии…» – и засекреченный юноша замер, восхищенный собственной догадливостью.
Молодец, интеллектуал. Такое бы, пожалуй, не то что Пржевальскому, а самому Мейерхольду в голову не взбрело.
Глава 4. Племянник
Все мы вышли из «Шинели» Гоголя…
Я пою во весь голос, пою, широко раскрыв рот, срывая голосовые связки. Пою всем сердцем и легкими – пою гимн новостройкам. Пою крупноблочным и многоэтажным, с лифтами и мусоропроводами, кооперативным и государственным, с центральным отоплением, с раздельными и совмещенными санузлами.
Я утираю слезы, навернувшиеся на глаза от напряжения, и продолжаю петь дальше. Мой гимн юго-западным массивам страны ширится и растет; и вот уже не хватает легких и сердца, и я пою желудком и печенью, с ужасом чувствуя, как неотвратимо близится то мгновение, когда, не утерпев, вырвется на волю могучий голос двенадцатиперстной кишки.
Я уже спел про то, что дома растут, как грибы после дождя, а также здравицу всем удобствам и солнечным сторонам жизни в этих домах: шкафам, скрытым в стенах, паркетным полам, лоджиям и железобетонным балконам.
Мой гимн давно сорвался на единый возглас «Да здравствует!»
Вот уже
