но не в состоянии изменить строй своих чувств и верований. Путешествие обогащает его знаниями, но сам процесс приобретения знаний он понимает как кумулятивный: к уже имеющемуся книжному знанию присоединяется живое созерцание известного предмета. Качественных изменений в его мировоззрении не происходит. Наоборот, путешественник еще больше укрепляется в своих взглядах на важнейшие вопросы науки, политики, жизни.
С этой точки зрения путевой дневник Погодина принципиально отличается от дневников путешествий периода индивидуации (Н. Тургенев, Е. Телепнева, И. Гагарин, И. Аксаков, М. Башкирцева), авторы которых возвращались с совершенно новыми взглядами и жизненным опытом. «Год в чужих краях» принадлежит в экстравертивному типу дневников. Задача путешественника Погодина состоит в знакомстве с разными странами, народами, культурами. А цель дневника – в подробном описании увиденного. Познавательная и творческая установка не раз подчеркивалась автором в его путевом журнале: «Я сижу на козлах и пожираю глазами все предлежащее и предходящее» (ч. 2, с. 2); «Все время посвящается кофейням, палатам, ресторациям, улицам, бульварам и спектаклям! Вот где я лучше всего познакомлюсь с Парижем, с французами и их историей» (ч. 3, с. 24); «Надо хоть взглянуть на все» (ч. 3, с. 83).
В план дневника не входит анализ впечатлений и событий. Это дело будущего, по возвращении на родину. Вначале надо накопить материал. И это задание вполне отвечает научным замыслам и интеллектуальному складу Погодина-историка и литератора.
Как же обстоит дело с субъективными переживаниями увиденного и специфическими формами их выражения, о которых говорилось выше? Не являются ли они элементом авторской интроверсии и не служат ли психологическим противовесом «объективистской» части записей? Как уже отмечалось, рудименты сентиментального мышления и стиля сохраняют свою силу и значимость до последних страниц. Однако они не составляют объекта изображения в повествовании. Разнообразные чувства и эмоции служат дополнением к изображению объективного мира. Это своего рода аккомпанемент к мелодии, развивающейся по своим законам.
Правда, нередко встречаются записи, в которых сам внешний объект не описывается, а передаются лишь переживания автора в процессе его созерцания «<…> не достает слов на описание <Лaoкоона> Молчать и наслаждаться. Да, изящное производит гармонию в душе» (ч. 2, с. 71). Эти вкрапления, тем не менее, не являются автономными идейными образованиями. Они интегрированы в общее содержание записи и составляют ее неотъемлемую часть. Любая запись, в которой наряду с воспроизведением внешнего материального мира описывается отношение автора, является органическим целым. В ней нельзя резко отделить объективный план от субъективного. В сознании автора оба присутствуют нераздельно.
Главным предметом изображения от начала до конца остается динамика развертывающейся действительности. И все попутные элементы субъективно-психологического
