приелась, и пришло время побеседовать о разных вещах.
– Устал я сегодня чего-то, – сказал Василь Васильич, принюхиваясь к сложным ароматам, слетавшимся вниз, к игрокам, из двенадцати кухонь дома.
– Жарко было, – согласился Валентин Кац, размешал костяшки и спросил товарищей: – Еще одну «рыбу» забьем?
И в этот момент во двор вошел Корнелий Удалов. Был он потен, светлые волосики завились, штаны грязные, пиджак через плечо, в руках, вся в белых потеках, банка из-под белил. В ней болтается малярная кисть.
– Корнелий-то, – сказал Погосян, – Корнелий стал маляром, да?
– Дурачье, – сказал Удалов, покосился на свои окна, не наблюдает ли за ним жена его Ксения, и, поставив банку посреди двора, уселся на скамью. – История со мной случилась. Фантастическая.
– Всегда с тобой что-нибудь случается, – сказал Валентин. – Может, все-таки забьем еще одну «рыбу»?
– Что за история, а? – спросил Погосян.
Удалов, которому очень хотелось поговорить, сразу ответил:
– Дорогу на Грязнуху знаете? К санаторию?
– Ну.
– Там вот все и произошло. Не было сегодня дороги.
– Куда же она, болезная, делась?
– Даже не знаю, что на это ответить, – сказал Удалов. – Рано человечеству об этом знать.
– Ты, Корнелий, не крути, – обиделся Василь Васильич. – Ты всегда в истории попадаешь. И придаешь им космическое значение.
– Вот именно, что космическое. Не менее чем космическое.
– Ясно, – сказал из открытого окна своей комнатки Грубин, который весь этот разговор отлично слышал – занимался работой скучной, но творческой: вырезал на рисовом зерне «Песнь о вещем Олеге». – Ясно, американцы с Луны камень везли, обронили на полпути и по Корнелиевой дороге угодили.
– Циник ты, Грубин, – сказал с тоской Корнелий Удалов.
И видно всем было, что и в самом деле очень ему хочется рассказать, но пока не решается. На выступающих частях его пухлого лица показались капельки пота.
– Циник ты, Грубин, и самое удивительное, что почти угадал, хотя не можешь себе представить всей глубины такого события. Я же слово дал, почти подписку, что не разглашу.
– Ну и не разглашай, – отозвался Грубин.
– Ну и не разглашу, – повторил Удалов.
– Нужны нам твои истории, – сказал Грубин, который, несмотря на эти резкие слова, был лучшим другом Удалова.
– Так что с дорогой приключилось? – спросил Валя Кац. – А то меня сейчас жена ужинать позовет.
– Не поверите, – сказал Удалов.
– Не поверим, – согласился из окна Грубин.
Но Удалов уже решился на рассказ, не слышал грубинских слов, глаза у него помутнели и приобрели отсутствующее выражение, с каким былинные сказители в отдаленные времена вынимали гусли из торбы, обращали лицо к самому князю
