заявление, нажимая на слово «колхоз», и задумался: «Не пойму. Ну кто этого мог ждать от Овсова? Разобрался-таки в решениях ЦК. Нет, видимо, мы еще плохо знаем своих людей».
Когда к нему вошел Василий Ильич, секретарь спросил:
– Вы это окончательно и добровольно, товарищ Овсов?
– Да. И я хочу успеть к севу, – спокойно подтвердил Василий Ильич.
Секретарь партбюро подошел к Овсову, взял его руку и крепко пожал.
– Молодчина! – И, стараясь не глядеть в лицо Василия Ильича, смущенно добавил: – Извини меня, не так о тебе думал.
Овсов, переступая с ноги на ногу, молчал.
– Ну, бывает же… А с отъездом мы вас не задержим… – И, сжав пальцы Овсова, парторг опять сказал: – Молодчина! Удивили вы меня, Василий Ильич; от души признаюсь, не ожидал я этого от вас!..
И после ухода Овсова секретарь еще долго удивлялся и спрашивал себя: «Что с человеком случилось?»
А вот что случилось погожим октябрьским днем тысяча девятьсот пятьдесят четвертого года.
С утра, разорвав лучами сизую морозную дымку, из-за кладбища выкатилось солнце и, уставясь на «дворец полей» желтым прищуренным глазом, ехидно улыбнулось. Марья Антоновна, подойдя к окну и откинув тюлевую занавеску, зажмурилась от удовольствия.
– Ох, и день же нынче будет! Только белье сушить.
– Да, денек будет, – подтвердил Василий Ильич и, сунув ноги в резиновые сапоги, пошел в сарай. Накинув на рога коровы веревку, он отвел ее к кладбищу на отаву; потом принялся чистить хлев.
День разгорался. Это был редкий в наших краях октябрьский день, с бездонно голубым небом и низким, чуть теплым солнцем. На березах еще кое-где висели листья, маленькие, ярко-желтые, как новые пятаки. Овраг и окраина кладбища были охвачены бездымным огнем осени. И только сирень по-летнему бодро держала упругие темно-зеленые ветки. Хорошее, праздничное и немножко грустное было в этот день в природе.
Приподнятое настроение с утра охватило и сторожей. Они все были необыкновенно добродушны и приветливы. Сторожа булочных без ругани взвалили на себя бидоны с молоком и, поддерживая друг друга плечами, отправились на рынок. Казалось, и солнце, прилипнув к бидонам, отправилось вместе с ними. Пока сторожа не скрылись за глиняным бугром, оно сидело на их спинах и беззаботно смеялось. Сторож дровяного склада все утро гонял голубей. Он стоял на крыше сарая, крутил над головой шест и кричал:
– Э-ге-гей! Го-лу-боньки, э-ге-гей!
И никто на этот раз не назвал его ни дураком, ни жуликом. Жены сторожей на редкость были милы. Развешивая во дворе белье, они любезничали, стараясь угодить друг другу.
Всех удивил кладбищенский сторож. Он вышел с балалайкой и, сев на ступеньку того, что раньше называлось крыльцом, сыграл «Барыню». А сторож универмага, подбоченясь, топнул кирзовым сапогом:
Барыня с горы катилась,
У ней юбка тра-та-та…
Трудно сказать, чем бы кончился этот удивительный день…
Может быть, так, слегка, повеселились бы они, да и разошлись; а может быть, сторожа раскошелились бы и закатили бы такую складчину,
