style="font-size:15px;"> Прошла неделя. Анастас не выходил из дому. Почти все время лежал в своем углу, уставясь в потолок, вытянув поверх одеяла длинные вялые руки… И вдруг в то утро пропал…
Лидочка разыскала старика в саду и привела домой. Настя резко отчитала Анастаса:
– Ты куда ушел без спроса, а? Кто тебе такую волю дал? А?
– Как куда? Гулять, – невозмутимо ответил Анастас.
– Какой гулена нашелся! Ты посмотри только на себя. Срам. А рубаха-то, рубаха! Словно ее корова жевала. Лида, достань-ка из комода батькину красную рубаху.
Напяливая на Анастаса рубаху, Настя продолжала пилить старика:
– И зачем я навязала тебя на свою шею? Потому что дура, вот зачем. Ты думаешь, велика мне радость – твои двадцать рублей? Да разве это деньги? Тьфу! Я сама на ферме много больше выгоняю.
– Мамка, хватит ругаться, – укоризненно протянула Лида.
– Я не ругаюсь, правду говорю. А правду никому не побоюсь в глаза сказать, – отрезала Настя и критически осмотрела наряд Анастаса. – Не очень-то чтоб очень. Ну да не на свадьбу… Разве что воротник сузить.
В широкой Ивановой рубахе Анастас утонул. Торчала лишь круглая, как клубок шерсти, голова с маленьким скомканным лицом. Настя подшила воротник, застегнула пуговицы и, запрятав подол рубахи старику в штаны, погрозила пальцем:
– Взяла я тебя из жалости. А коли так – соблюдай порядок… дисциплину. А будешь нарушать мою дисциплину, так я быстро распоряжусь – в багаж и на станцию. Пусть с тобой в городе культурные нянчатся, а у меня, запомни, не богадельня.
Анастас слушал, улыбался, и трудно было понять, чему он радовался. Тому, что его приютили из жалости, или тому, что на нем новая красная рубаха, которая старику очень нравилась.
На другой день с утра он опять околачивал палкой дощатые ступени. На третий день – тоже. И все чаще и подолгу пропадал в саду. К нему возвращалась жажда деятельности. Он вдруг принимался окапывать давно одичавший куст крыжовника и работал до тех пор, пока его взгляд случайно не останавливался на куче дров. Он бросал лопату и шел укладывать в поленницу дрова. Но и это дело быстро забывал и начинал заделывать дупло старой липы. Липа была ровесница Анастасу и готовилась при первом сильном ветре свалиться. Сердцевина у нее сгнила, и ствол при ударе гудел, как труба. Эта работа тоже скоро останавливалась из-за консервной банки, которая случайно попадала старику под ноги. Анастас поднимал банку, вытряхивал из нее мусор и радовался как ребенок:
– Эка, банка хороша! Как раз для червяков на рыбалку.
В нем пробуждалась хозяйственная жилка, и хотя занятия старика были наивны и бесполезны, в них проглядывали проблески сознания. И медленно возвращалась память. Луковы ни в чем не ограничивали старика и предоставили ему полную свободу. Они, по-видимому, считали, что чем бы дитя ни тешилось, лишь бы не плакало, хотя потом и раскаивались.
Старая полудикая груша, родившая мелкие, как орех,
