И про то, как их сперва ядовитыми считали?
– И про это тоже, дя… Иван Леонидович.
– Полезный овощ, богатый витаминами, – сказал дядя Ваня. – И жажду утоляет, но не очень. Вода в этом смысле значительно эффективнее. – Он вновь наполнил чашку. – Разумеется, кипяченая, не из-под крана.
Водрузив сковородку на плиту, Константин взялся за кастрюлю, облепленную мучной слизью и кусочками теста. В ней, несомненно, варились пельмени. Магазинные, само собой. Те, которые ни одна кошка есть не станет.
– Кажется, полегчало, – решил дядя Ваня, наливая в опустошенную бутылочку воды из чайника. – Пусть охлаждается.
– На случай жажды, – кивнул Константин.
– А как же! Обезвоживание организма смертельно опасно. Тепловой удар гарантирован. А в моем возрасте необходимо заботиться о здоровье. Жара-то какая стоит. Аномальная, ну просто аномальная, – провозгласил дядя Ваня, сверившись с показателями уличного термометра. – А плюс к этому парниковый эффект. Загубили экологию, деятели. И Киотский протокол им не указ… Как вы относитесь к Киотскому протоколу, Костя?
– Сдержанно, – нашелся с ответом Константин и поспешил ретироваться из кухни.
Чего ему хотелось сейчас меньше всего, так это вести ученые диспуты. День выдался ответственный; требовалось сосредоточиться, чтобы контролировать каждый свой жест, каждый импульс, каждое слово. Предоставив дяде Ване возможность опохмеляться до посинения, Константин быстренько оделся и выскользнул из квартиры.
Хоть и прокантовался он в ней полгода, а квартира по-прежнему оставалась чужой. Собственной у Константина не было. Все свое он носил с собой, на сердце. В груди, где, как говорят, обитает бессмертная человеческая душа.
Старушки, сидевшие на скамейке возле подъезда, встретили Костю любопытными, но вполне благожелательными взглядами – успели попривыкнуть к жутковатой наружности соседа. Пара жильцов, с которыми он столкнулся во дворе, тоже не обратили на него особого внимания. А вот на улице, пока Константин пересекал проезжую часть, чтобы уединиться в сквере, началось. Незнакомые люди либо откровенно пялились на него, либо, взглянув мельком, опускали глаза и торопились уступить дорогу.
Константин их не винил. Он и сам не сразу привык к своему новому облику. В свои двадцать семь лет седой как лунь – это раз. Во-вторых, с напрочь изуродованной левой стороной лица. Ну и общее выражение покореженной физиономии, манера держаться, жесткий взгляд. Одним словом, с такой внешностью, как у Константина, надеяться на симпатию окружающих не приходилось. Он и не надеялся. Плевать ему было на симпатию. Во всяком случае, так он твердил себе на протяжении минувшего года: плевать, плевать, плевать!
Твердил то же самое и теперь, машинально, в такт шагам по разогретому асфальту. На встречных не глядел, к шикарным иномаркам не приглядывался. Существовал, будто узник в одиночной камере. А что? Подходящее сравнение. Приговоренных к смертной казни содержат именно в одиночках, а разве люди не обречены умереть
