Зато они совершенно точно знают, что это нечто ужасное, угрожающее самим основам столь дорогого им американского образа жизни. За годы противостояния между СССР и США удалось сформировать у американцев реакцию на слово «социализм», которую я сравнил бы с условным рефлексом по Павлову: раздается «звонок» – слово «социализм» – и субъект начинает выделять слюну.
Кстати, американец необыкновенно легко поддается идеологической обработке. Возможно, это объясняется его наивностью, тем, что он крайне мало знает о внешнем мире, еще меньше интересуется им, но это факт: там, где европеец усомнится и скорее скептически воспримет политические лозунги и трафареты, американец проглотит не только наживку, но и леску вместе с грузилом. Это по разительное отсутствие знаний доходит до курьезов. Помню, как один вполне преуспевающий господин спросил меня, правда ли, что Леннон был родственником Ленина (по-английски фамилии Lennon и Lenin звучат почти одинаково).
Еще Ильф и Петров с удивлением отметили то, о чем пишу я: «В характере американского народа есть много чудесных и привлекательных черт. Это превосходные работники, золотые руки… Американцы точны, но далеки от педантичности. Они аккуратны. Они умеют держать свое слово и доверяют слову других. Они всегда готовы прийти на помощь. Это хорошие товарищи, легкие люди.
Но вот прекрасная черта – любопытство – у американцев почти отсутствует».
Это правда. Надо полагать, что не каждый день встречают в Америке съемочную группу из России. Но ни в самой клинике, ни в каком-либо другом месте нам не задавали никаких вопросов, кроме одного: меня покажут по телевидению?
Правда и то, что Ильф с Петровым сказали о том, как американцы работают – чему мы получили подтверждение, в частности, в Кливлендской клинике: в громадных зданиях этого гигантского медицинского центра царит образцовый порядок, нет ни малейших сомнений в том, что каждый – от главного врача до последнего санитара или секретаря – превосходно знает свой маневр. Чистота образцовая, но не больничная в традиционном смысле, нет ни удручающего белого цвета стен, ни специфического больничного запаха, что и было отмечено Ваней Ургантом. Поразило его и то, что атмосфера совсем не больничная: люди бодро улыбаются, никаких скорбных лиц, никакой печали, и в операционной, куда пустили нас после того, как мы сменили два вида одежды и совершили необходимое умывание, тихо играла джазовая музыка, пока команда хирургов совершала тончайшую многочасовую операцию.
Когда мы с Ваней вернулись из операционной в раздевалку, с нами случилась забавная история. Еще когда мы переодевались, нам выделили шкафчики для одежды и замки для их запирания. Я просто не поверил своим глазам – это были точно такие же стальные с кодом замки, какими мы запирали свои школьные шкафчики в моем детстве. Дали нам и написанный на бумажке шифр для отпирания замка. Так вот, запереть шкафчики удалось без всякого труда, а отпереть… Мы так и так старались, столько-то поворотов направо до такой-то цифры,
