с них покрышки, они открывают свои формы. И цвета. Господь всемогущий, как они красивы…
Пламенно-красный, васильково-синий, изумрудно-зеленый…
Названия этих цветов вдруг приходят мне на память, возвращая в те времена, когда мир не был сплошь серо-черным, когда в нем были свет, а также прекрасные цвета и звуки.
Я приближаюсь к одной из машин и провожу рукой по изгибам бака. Даже сквозь плотные перчатки чувствуется его гладкость, его совершенство…
Под моими пальцами Грааль из мифической, потерянной эпохи, когда машины вроде этой хозяйничали на Земле. Теперь их больше нет. Как нет и животных, способных возить нас на своих спинах: ни лошадей, ни ослов, ни мулов. По крайней мере, не здесь. Не в мире, где кошка, не говоря уже о собаке, считается чудом.
Мы пожрали всех существ, которых сочли съедобными.
В том числе человека.
Все мы, в той или иной степени, каннибалы. Не обязательно быть монстрами, чтобы питаться себе подобными. В гидропонных теплицах подземелий святого Каллиста кости и плоть мертвых используются в качестве удобрения. А свечи, освещающие наши подземные алтари, наши письменные столы… из чего, думаете, они сделаны? Из пчелиного воска? Но пчел больше не существует. Кто-то когда-то сказал, что мир пропадет, что случится катастрофа, если будут уничтожены пчелы. Отсутствие опыления означает отсутствие плодов. Если пчел не станет, случится беда! Ну что ж, все произошло с точностью до наоборот: это катастрофа убила пчел. Эра Прогресса обратилась Новым Средневековьем.
Естественно, мы не знаем, как обстоят дела в других местах. Смешно, если тьма опустилась только на эту страну, а повсюду вокруг нас продолжается нормальная жизнь. Максим покачал головой, когда я высказал ему эти подозрения.
«Боюсь, что так везде, – сказал он мне. – Вся планета полетела к чертям. Сначала бомбы, а потом то, что мы когда-то называли ядерной зимой. Может, через тысячи, через миллион лет какое-нибудь насекомое – хотя бы один из тараканов, они будут последними выжившими… – эволюционирует в форму, похожую на пчел. Какое-нибудь семя, спрятанное в глубине, снова зацветет. Наша планета снова покроется зеленью, и будут цвета, и свет, и жужжание насекомых, и щебетание птиц… Но пока что мир спит сном, глубоким, как смерть, и по поверхности Земли бродят создания, будто вышедшие из кошмара. И, так или иначе, нас там уже не будет», – заключил мой друг, подняв пустой стакан в знак иронического тоста за наш вид.
Я отрываю руку от блестящего металла, покрытого настолько безукоризненной краской, что она кажется новой. «ЯМАХА» – написано на боку машины.
– Вы умеете водить такие, святой отец? – спрашивает Дюран, открывая еще одни мотосани, черные и выпуклые, как скарабей.
– Да. Там, где я провел детство, зимы были сибирские. Я уже очень давно не водил, но думаю, у меня не будет проблем с…
– Чистейшая правда. Говорят, что ездить на велосипеде – это как заниматься любовью, – комментирует Бун за моей спиной, срывая ткань с красных, как и стоящие
