я дьявольского, Бог-Дух освящает мир чрез Церковь христианскую…
Так говорила бабенька.
Севушка слушал ее вполуха, потому как вокруг творились вещи более интересные: дома утопали в зелени и цветах, люди дарили друг другу подарки, дамы держали в руках березовые веточки и улыбались ему. И он улыбался им в ответ. А одна барышня, похожая на его старшую сестру, которая давно улетела жить на небеса, подарила ему милого ангелочка из белой глины.
– Смотри, как он на тебя похож, – улыбнулась барышня, вкладывая ангелочка ему в ладонь. – Или ты на него. Будь счастлив, малыш, – добавила она и поцеловала его в щеку.
Самое главное началось после окончания праздничной службы в храме, когда они отправились на Девичье поле – любимое место празднования москвичами Троицына дня. Особенно когда на Девичье поле совсем недавно было перенесено Подновинское гулянье. Празднование Троицына дня «под Девичьим», как говорили москвичи, было уже столетней традицией. На Девичьем поле был даже открыт первый в России казенный народный театр, где представления по воскресным и праздничным дням давались бесплатно.
Это было и вправду настоящее травяное поле. Оно тянулось от Плющихи и Зубовской улицы до Новодевичьего монастыря. Но на Троицын день это было не поле, а целый праздничный «гуляльный» город, состоявший из десятка балаганов, катальных гор, каруселей, артистических площадок, райков и торговых палаток.
Так уж было заведено: перво-наперво надлежало прокатиться с катальной горки. Испросив разрешения у бабеньки, Севушка дважды съехал с горы – конечно, под неусыпным ее наблюдением. Хотел было подняться на гору в третий раз, да бабенька не позволила.
– Нам надо спешить на представление, – сказала она и повела Севушку к шапито, шатровая крыша которого виднелась саженях в пятидесяти.
Пока шли до балагана, полюбовались на дрессированных собачек, прыгающих в кольца и гуськом семенящих меж ног клоуна с красным накладным носом.
Потом им по дороге попалась раскрашенная карусель. Севушка молча посмотрел на бабеньку, и взгляд его был много выразительнее слов. Глаза молили: позволь покататься! Бабенька позволила, и Сева проехался на карусели целых два круга. Иногда мальчик закрывал глаза, и тогда казалось, что он летит и этот полет не кончится никогда…
Где-то совсем близко вдарил бравурным маршем духовой оркестр. И вслед за этим, перекрывая мелодию оркестра, закричал на все Девичье поле зазывала-раешник:
– А ну, па-адха-ади, честно-ой наро-од, на парижские картинки па-агля-ади!
Часть гуляющей публики пошла на крик зазывалы, увлекая за собой и бабеньку с Севой, – такая на поле была теснота. Подошли к райку – деревянному ящику на колесах с увеличительным стеклом спереди.
– Подходи, подходи, – кричал раешник, молодой парень, весело поблескивая бойкими карими глазами. – Град парижский погляди! Кто в Париже не был – будет. А кто был – не позабудет.
Когда публики собралось достаточно, парень стал вращать ручку деревянного ящика. Лента, вложенная в него, стала раскручиваться, и появились картинки, увеличенные линзой: площадь Вогезов, дворец Короля и Королевы, река Сена с пароходиком на ней, какая-то дама в шляпке со страусиным пером и боа, держащая в руке букет цветов. И рядом с ней – господин в цилиндре и монокле, не сводящий с нее глаз.
– Парижские моды, – прокомментировал раешник, – не для работы на огороде!
Новая картинка изображала двух парижских дам в огромных шляпах с пышными перьями, закрывающими лица. Чуть вдалеке стоял пузатый господин с окладистой бородой и, заложив руки за спину и покуривая сигару, наблюдал за дамами. Он был похож на известного московского купца первой гильдии Старцева, владельца медо-воскотопленного завода. Заметили это многие, в том числе и парень-раешник. И не преминул для сей картинки вставить реплику:
Вот веселый град Париж,
как приедешь – угоришь!
А с Рассеи господа
ездят водку пить туда.
Едут с денежек мешком,
а назад идут пешком…
Бабенька засмеялась вместе с публикой. Сева удивленно посмотрел на нее: что она нашла такого веселого в этих картинках? И подергал ее за руку: мол, пойдем.
И они пошли дальше, прикупив у разносчика-офени пряников и орешков. Разносчик, крепкий мужчина годов сорока, оглядев бабеньку, не удержался и произнес:
– За хрусткие орешки каленые зацелуют мужики ядреные.
Под ядреным мужиком, наверное, офеня имел в виду себя. Бабенька зарделась, как красна девица, но обиды на лице Сева не заприметил. Скорее, наоборот…
Балаган-паноптикум обошли стороной. Вернее, обошла бабенька, а Сева просто был при ней. И правда, ни к чему глазеть на разных уродов: карликов
