одной мысли, каким образом он будет объясняться в Цюрихе с Густавом. Но собственная свобода была дороже денег «Центра» и неудовольствия Густава…
Когда пароход отчалил от пристани, человек немного успокоился и стал придумывать себе оправдание. В Нижнем Новгороде, когда он ожидал поезд до Москвы, основные пункты оправдательной речи перед Густавом были придуманы. И когда он уже садился в Москве на поезд до Петербурга, речь эта была готова полностью.
Позже, когда Густав выслушает его, то надолго задумается, а затем примет решение, которого более всего боялся человек со щечками.
Серьезный человек был этот Густав…
После того как Сева вторично выстрелил в пол, он прошел к черному выходу. Дверь оставалась открытой. Выглянув, осмотрелся, но человека в полосатом дорожном костюме видно не было.
Что ж, на этом и строился его расчет. Попавший, надо сказать, в самое яблочко.
Собственно, таковое было не впервые. Всеволод оттого и занимал первенствующее положение среди его товарищей и друзей, что быстрее других мог найти выход из любой, самой сложной ситуации. Ну, а если уж он брался за какую-нибудь аферу, то продумывал все до самых мельчайших деталей, которые хоть сколько-нибудь могли повлиять на ее конечный исход. И всегда оказывался победителем. Посему первенства с ним в его команде никто не оспаривал, хотя, к примеру, Африканыч был не менее сообразителен и тоже мог придумать такой план, который бы, несомненно, привел их к выигрышу. К тому же с Африканычем они были друзья, а дружба, в отличие от любви, не предполагает первенства…
Словом, когда человек в полосатом дорожном костюме исчез из виду, Всеволод Аркадьевич усмехнулся и вернулся в заброшенный дом. Затем неторопливо открыл «парадную» дверь, и в дом вошли «граф» Давыдовский и «старик» Огонь-Догановский. Павел Иванович был в полицейском мундире квартального надзирателя, с шейной бронзовой медалью на Анненской ленте, которые выдавались полицейским чинам «За усердие», а Алексей Васильевич Огонь-Догановский изображал пожилого прокурорского следователя.
– Ну, что? – спросил «прокурорский следователь».
– А все, старик, – ответил Сева. – Клиент, как оно и предполагалось, ретировался, а денежки, – Всеволод Аркадьевич слегка пнул носком штиблеты кожаный саквояж на полу, – остались.
– Слава тебе, господи, – выдохнул Огонь-Догановский, присаживаясь на некоторое подобие табурета. – Выгорело, значит?
– Выгорело, – с облегчением ответил Долгоруков. – И мы стали богаче на сто восемьдесят тысяч с лишком.
Он посмотрел на Ленчика и улыбнулся. Тот улыбнулся в ответ. Из дальнего угла, отняв от лица руки, щерился в беззубой улыбке отставной актер Городского драматического театра Свешников, который и правда играл некогда вместе с самими Писаревым и Стрепетовой.
– Вставай, Африканыч, чего разлегся, – Всеволод слегка подпихнул носком штиблеты Неофитова. – Хорош jouer la comédie
