молодой и показал на стул напротив себя. Валентин хотел отодвинуть стул, чтобы удобнее было сесть, но стул оказался наглухо привинчен к полу. Валентин сел. Молодой кивнул конвойному милиционеру в знак того, что тот может идти. Валентину показалось, что вместе с шагами конвойного его покинула и уверенность, осталась лишь гулкая, отдающаяся внутри пустота.
– Ну, молодой человек, рассказывайте нам всё по порядку: кто вы есть и за что вас арестовали, – велел Худой, закуривая папиросу.
Валентин ответил, что кто он есть – у них написано, а за что его арестовали, так об этом он и сам хотел бы у них узнать. Его ответ не произвёл на оперов никакой видимой реакции. Это был дежурный вопрос, на который они получили стандартный, уже много раз слышанный ими, ответ. Допрос ещё только раскручивался.
В палате, невдалеке от него, кто-то странно захрипел. Валентин крикнул, зашла медсестра и включила свет. Парень лет тридцати, которого привезли вечером с переломом позвоночника, уже не хрипел, а только судорожно дёргался. Вызвали дежурного врача. Парню делали искусственное дыхание, кололи лекарства, но всё было напрасно. Его тело натужилось, словно пыталось собрать все силы и удержать в себе жизнь, а затем вдруг обмякло.
Лицо осунулось и стало белеть. Валентин отвернулся, он не любил смотреть на мёртвых, потому что терялась вера в выздоровление. Рядом со смертью покидала надежда. Надежда на то, что он когда-то встанет, вернётся на свою работу, сможет радоваться вместе с Лизой тому, что он здоров, что они вместе и счастливы, как и прежде. И, если бы не эта надежда, то не имело смысла вообще держаться за эту жизнь, не имело смысла возвращаться от бессознательности к сознанию, из забытья к бытию, не имело смысла страстно желать проснуться утром, а не захрипеть ночью и быть вывезенным из палаты на каталке, накрытым простынёй с расплывчатым казённым штампом… Вновь родившаяся надежда давала силы, и страшные пролежни затягивались так быстро, что даже медицинские сёстры, много лет проработавшие в нейрохирургии, не могли припомнить подобного случая. И, хотя чувствительность и тонус мышц оставались на прежнем уровне, он стал развивать те мышцы, которых травма не коснулась. Валентин очень запустил себя за период грёз и фантазий. Начать пришлось с двух банок сгущённого молока. Ему притягивали их к ладоням бинтом, и он часами монотонно поднимал и опускал эти импровизированные гантели. Через неделю на смену банкам пришли лёгкие гантели. И спустя месяц он мог не только лежать на спине, но и самостоятельно переворачиваться с одного бока на другой – а это уже была серьёзная победа. Он снова научился смеяться и вновь видел себя в своём будущем в радужных красках.
Лиза уехала на несколько дней домой. Массаж делала не как обычно Лидия Васильевна, женщина уже пенсионного возраста, а Лариса, миловидная девушка с округлым, чуть в веснушках, лицом. Общительная и словоохотливая, она сразу же располагала к себе; причем её словоохотливость
