рамку. Рисунок был выполнен в одном тоне – фиолетовой шариковой ручкой, но сделан мастерски. Несомненно, работа талантливого художника. На рисунке была запечатлена пустыня на неизвестной планете, из барханов кое-где торчали наполовину засыпанные песком скалы, изъеденные эрозией. На переднем плане стоял вездеход, а чуть в стороне от него двое космонавтов в лёгких скафандрах разглядывали скалу. Все скалы были похожи на изваяния, и в том-то и заключалось мастерство художника, что рисунок не давал прямого ответа: прошлось ли по скалам долото ваятеля давно вымершей цивилизации или это очередная шутка природы в результате выветривания.
Я отошёл от картины, сел в кресло. Стуча по линолеуму когтями, вошёл пёс и сел рядом.
– Молодец, хорошо себя ведёшь, – похвалил я. – Придём домой, косточку дам.
Пёс скосил на меня глаза и фыркнул.
– Не заскучали?
В дверях появился Валентин Сергеевич с подносом. Он поставил на столик чайник, банку растворимого кофе, сахарницу, чашки.
– Извините, что кофе растворимый. Люблю натуральный, но… Его Таня готовила, и готовила так, как никто не умеет. С корицей… После её смерти никак не отважусь повторить, хотя рецептуру знаю – учила меня.
Он сел.
– Готовьте кофе по своему вкусу. К сожалению, к кофе ничего предложить не могу. Из съестного в доме только борщ и «kitecat». Но «kitecat», честно скажу, не дам. Есть на него потребитель.
Похоже, писатель бравировал, шуткой пытаясь прикрыть нищету.
– Это дело поправимое, – сказал я, вынул из кармана сотовый телефон и набрал номер. – Стол доставки? Пожалуйста, двух цыплят-гриль, горячих… – Я услышал недовольное ворчание пса и поправился: – Ах, сэр, простите, трёх… Кетчуп, зелень, лаваш, и бутылку коньяку… Лермонтова сто двадцать, семьдесят восьмая. Через двадцать минут? Хорошо.
– Право, зачем вы так… – смутился Валентин Сергеевич.
– Не часто с писателями кофе пить проходится, – улыбнулся я. – А точнее, впервые.
– Да уж, живут безработные… – повторился он. – Самому, что ли, к ним податься?
– Ну, положим, безработный – это я утрировал. Скажем так: человек без определённого рода занятий. Наследство позволяет не работать.
Валентин Сергеевич уколол меня острым взглядом, но ничего не сказал. Уж и не знаю, что он обо мне подумал, но что за наследство я уточнять не стал. Со вчерашнего дня сам сомневался, что мои способности имеют отношение к прямой наследственности.
– Как посмотрю, у вас много написано, – сказал я, уходя от скользкой темы.
– Ошибаетесь, – вздохнул писатель. – Немного. Тут больше переизданий.
– Если переиздают, значит, нравится читателям.
– Не уверен, – поморщился он. – Сейчас такую полову издают и переиздают, что, поневоле, начинаешь сомневаться.
– Что вы, право, так себя
