всем необходимым для досмотра помещения. Сам вышел из медпункта.
Белов приказал одному из членов комиссии сесть за стол и фиксировать замечания.
– Приборка делается поверхностно, по углам грязь и пыль. Пакеты с бинтами валяются на палубе. Кладовая замусорена, – диктовал он.
Все его замечания сводились к плохому выполнению обязанностей помощником корабельного фельдшера матросом Строкиным. При этом он то и дело отрывался от диктовки и давал поручения членам комиссии открыть разные шкафы и дверцы. Белов заметил, что Строкин всякий раз, когда открывали дверцу очередного шкафа, как-то странно подергивал левым плечом.
Шел уже второй час безобидного обыска. Все было безрезультатно. Тогда Белов оставил комиссию продолжать работу, а сам пригласил Строкина к себе в каюту. По состоянию матроса он почувствовал его напряжение и нервозность и решил пойти ва-банк.
Когда они остались один на один, Белов мягким и доверчивым тоном спросил:
– Ты понимаешь, почему мы проводим проверку? – И сам же ответил: – Мы не доктора проверяем, а проверяем тебя.
Строкин вдруг покраснел и уперся взглядом в тропические сандалии лейтенанта. Белов боялся повторять свой вопрос, не зная, что дальше спрашивать и в чем обвинять матроса. У него не было уверенности, что Строкин виновен в краже. Он понимал, что заканчивающий службу матрос прекрасно осознает незавидную судьбу корабельного воришки, который стал бы самым презираемым на корабле человеком. Традиционно на кораблях рундуки никогда не закрывались на замок, все было предельно открыто. Матросы без всякой задней мысли делились с «братишками» самым последним и самым лучшим, что имели. А в отпуск или в увольнение на берег моряка собирали всем кубриком.
«Если он мне сейчас сам не признается, замеченные совпадения и доводы придется передать Обухову. Он дело и раскроет. Но такой результат меня не устраивает», – думал Владимир, ожидая ответа Строкина.
Тот продолжал молчать.
Белов пытался заглянуть ему в глаза. Напряженность и их обоюдное молчание нарушила корабельная трансляция, по которой прозвучала команда: «Личному составу, свободному от вахты и дежурства, отбой!», переданная вахтенным офицером мягким, доброжелательным голосом. Это тоже была старая традиция: когда корабль находился в море, команды передавались только для внутренних помещений и, что особенно приятно, дружелюбным тоном. Почти как в телепрограмме «Спокойной ночи, малыши!».
Наконец Строкин, не поднимая глаз, шепотом спросил:
– Товарищ лейтенант, а что мне за это будет? Меня отправят в дисбат?
Обстановка в каюте была почти что домашняя и располагала к откровенности. Ковры, которыми была застелена вся каюта, напоминали Строкину комнату отдыха в приюте для оставленных родителями детей. В нем он провел свое детство и юность. Отца никогда не знал, а мать лишили родительских прав, когда ему было еще лет десять. В приюте все было расписано
