оказался на ногах, а женщина, исходящая теплом и желанием, – в его объятиях. Не дергалась, не пыталась вырваться, словно того и ждала. Ответной любовной контратаки Максимов не ожидал, но принял с радостью. Чувствовалось, что Надежда истосковалась – вцепилась в него, как в родного, вернувшегося с фронта, обняла за шею, впилась губами, задрожала, исторгнув мучительный стон. А потом все пошло как по рельсам: неуклюжий вынос тела из кухни, бесполезные поиски выключателя, диван на ощупь, море удовольствия, когда из головы выдувает решительно все…
Сознание сомкнулось с реальностью где-то после третьей схватки.
– Боже мой! – сверкая в темноте глазами, проговорила она, уползая на край дивана. – Уже совсем ночь…
– Не больше десяти вечера, – поправил Максимов. – У меня в голове часы с кукушкой – работают даже при отключенных мозгах.
– Все равно очень поздно. Жена, наверное, заждалась…
– Нет у меня жены, – ответил сыщик.
– Совсем? – взметнулась она, обрадовавшись.
– Нигде, – с удовольствием подтвердил Максимов, охотно отвечая на ласку. – Но дочка, следует заметить, имеется. Наверняка волнуется.
– Так звони же ей скорее! – столкнула его с дивана Надежда. – Полагаю, дочь самостоятельная и умеет проводить время без родителя?
– У нее давно не было практики, – приврал Максимов, выбираясь из-под дивана.
Разбуженный человек крайне туго соображает. Разбуженная Маринка соображает просто никак. Предложи ей отличить слона от противогаза, а мачту от мечты – умрет, а не отличит.
– Я сплю, папа… – просипела Маринка.
– Я верю, дочь. Ты не очень волнуешься, что меня нет дома?
– А тебя нет дома?
Он задумался, как бы поделикатнее поставить ребенка в известность, что холодная холостяцкая кровать этой ночью обойдется без него.
– Ты сегодня не придешь, – догадалась Маринка. – Не грузись.
– Вроде того, – пробормотал Максимов. – Работы много.
– Да ладно, пап, по ушам-то ездить, – зевнула Маринка. – Я давно уже сменила подгузники на прокладки – ты не заметил? Счастливо поработать. Завтра-то придешь?
– Надеюсь. – Поборов улыбку, Максимов повесил трубку.
В спальне со скрежетом сложился диван – Надежда вынимала белье.
Ночка выдалась боевой.
Глобальное потепление продолжало удивлять. Пугающее ранее понятие «суровая сибирская зима» становилось каким-то юмористическим. Умеренно холодный день сменился теплой ночью, и практически весь снег, наваливший за двое суток, превратился в кашу. Журчали ручьи, как в конце марта. Восходящее светило освещало замкнутый двор, свисающие с крыш сосульки и грязь вперемешку со снегом.
На термометре – шесть градусов тепла. На часах – без четверти восемь. Максимов вернул на место тюлевую занавеску и залег под одеяло. На груди у теплой женщины было значительно комфортнее.
– У
