даже радуюсь, когда ты устраиваешь мне сцены.
– Радуешься? Чему?
– Тому, что я не женат, моя голубка!
Диана засмеялась. Слезы высохли на ее ресницах. Часть очарования герцогини, несомненно, состояла в способности легко относиться к жизни.
У дверей робко поскреблась портниха – она принесла платье, которое Диана собиралась надеть нынче вечером. Пена кружев и бесчисленные воланы белого муслина, каждый из которых был окаймлен черной бархатной полоской. Фаворитка короля носила только эти два цвета, черный и белый, – говорили, что в знак траура о своем возлюбленном покойном муже. На деле же граф де Мольврье был полнейшим ничтожеством и благополучно канул в реку забвения. Но цвета траура так подходили к лицу Дианы, к золоту ее волос, в котором не так давно стало проглядывать серебро… Пожалуй, она и в самом деле сдает. Бедный «Старый Гриб», как за глаза звали ее злоязычные придворные!
Диана занялась платьем и не видела, как Челлини наклоняется, поднимает с пола самый большой осколок зеркала, заворачивает его в свой носовой платок. И только когда Бенвенуто ушел, не прощаясь, погруженный в свои мысли, она с удивлением посмотрела вслед ему, проходившему анфиладой бесчисленных комнат.
Великий художник. Маг и чародей. Единственный человек, с которым она могла быть откровенна.
Он пришел к ней через три месяца, в последний день рождественских увеселений. С ним был его секретарь Дени, отвратительно смазливый, дьявольски молодой. Он нес в руках нечто, закутанное в черный бархат, сверток казался тяжелым. В лице Дени Диана обнаружила нечто новое, удивительную перемену – раньше он смотрел на нее подобострастно, но с внутренним вызовом: как бы ты ни была могущественна, но Бенвенуто принадлежит мне одному, как бы говорил этот наглый и жалкий взгляд. Теперь мальчишка казался скорее печальным и завидующим, нежели торжествующим, и герцогиня своим потрясающим чутьем уловила, в чем дело. Раньше, чем прозвучали какие-либо слова, Диана поняла – в свертке подарок ей, Дени видел этот подарок, а потому мучительно завидует и ревнует.
– Поставь сюда и ступай, дитя мое, – сказал Челлини секретарю, и тот повиновался.
Черный бархат падает мягкими, тяжелыми складками. На столе перед Дианой – зеркало в изящной раме. Переплетенные ветви шиповника и стебли лилий, малиновки и славки на ветвях…
– Какая изумительная работа, – шепчет Диана. – Но кто…
Она поднимает глаза, пораженная догадкой.
– Это очень ценный подарок. Не уверена, что я могу его принять. Всех сокровищ мира мало, чтобы заплатить за такую работу.
– Всех сокровищ мира – может быть. Но не твоей улыбки, голубка моя. Нет, не благодари. Сначала взгляни на себя.
Диана смотрит, и зрачки ее расширяются так, что глаза становятся совершенно черными.
Ее лицо в зеркале прекрасно, оно преисполнено небесной гармонии. В нем нет ни одной некрасивой черты – хотя, кажется, все осталось прежним. У той,
