и тут же осунулась, упав сначала на колени, а затем и растянулась на дороге. Немец штыком сдвинул, столкнул ее на обочину, а толпа даже не замедлила хода, только тихий гул ужаснувшихся людей пронесся в воздухе.
Гиля прижалась, повисла на руках у папы, бессильная сделать хоть один шаг. Вдруг разом помутилось сознание, исчезли и этот солнечный день, и толпа обреченных сельчан, и она среди них, и остальные события покинули девушку, растворились где-то, не оставив и следа.
Не пришла в себя и когда ушли от этого поворота на достаточное расстояние. Какое – девушка не знала, да и не хотела знать. Дедушка и папа вели ее под руки, а она еле переставляла ноги.
Сознание ничего не воспринимало, глаза смотрели, но ничего не видели, брела, как в бреду: где мама и бабушка, как и что с ними – как будто забыла о них, выпали они из её памяти.
Опомнилась, когда немцы потребовали всем раздеться – снять с себя одежду полностью, остаться нагими, голыми. Гиля еще мгновение смотрела, как обреченно обнажались люди, складывали одежду в кучи: женскую – раздельно женское нижнее белье, верхнюю одежду. Так же у мужчин. Отдельно – детскую одежду, притом мальчики в стороне от девочек. А детей было много, удивительно много, Гиля только сейчас заметила это. Грудных ребятишек раздевали, снимая пеленки, распашонки и складывали в маленькую кучку, что лежала на отшибе, чуть в стороне.
Бабушка Роза помогала Гиле раздеться, только трусики она сняла сама. Сгорбилась, прикрывая низ живота руками, смотрела, как обреченно, безропотно выстраивались голые, беззащитные люди в какое-то подобие шеренг. И опять рядом был папа. Казалось, его это не касалось, не пугало, не терял рассудок, мог рассуждать здраво, поддерживал дочь, успокаивал. Не сразу, но до Гили стали доходить его слова.
– Старайся стать за спиной у меня. Как только дадут команду стрелять – падай, падай лицом вниз, замри, не дыши. Не теряй рассудок, ты сильная, ты все сможешь, я в тебя всегда верил.
Грудных детей вырывали из рук матерей, брали за ручки-ножки, раскачивали и по одному подбрасывали в воздух надо рвом, а солдаты и офицеры стреляли по летящему ребенку. Каждый раз это сопровождалось громким хохотом. Потом в ров бросили несколько гранат, и куски человеческих тел разлетелись вокруг, со шлепаньем падали на землю. Следом вдоль рва, на самом его краю, сначала выстроили мальчиков и девочек оттрех-пяти и до десяти-одиннадцати лет лицом к яме. Расстреливали в затылок из пистолетов, спокойно передвигаясь от одного к другому. Потом – подростков до четырнадцати-пятнадцати лет. Этих расстреливали из пулеметов, группа солдат с автоматами и винтовками помогала пулеметчикам.
Оставшихся взрослых сначала заставили спуститься в ров, уложить тела уже убитых детей и подростков аккуратными рядами в штабеля и только потом выстроили в одну шеренгу вдоль могилы: убийцы во всем любили порядок.
Несколько раз вдоль шеренги обреченных прошлась группа немцев, внимательнейшим образом рассматривая обнаженных людей: с мясом срывали сережки, выкручивали пальцы
