компаньоном для своей матери, что она почти не заботилась ни о ком другом и не искала ничьего общества. Они гуляли вместе, разговаривали и играли всегда вместе. Ещё совсем маленьким он научился читать, и часто по вечерам лежал на коврике у камина и читал вслух – порой сказки, порой большие серьёзные книги, из тех, какие читают взрослые люди, а иногда читал даже газету; и часто в такие минуты Мэри, сидя на кухне, слышала, как миссис Уотсон заходится от смеха, услышав, что он там сейчас ляпнул смешного.
– И еще, доложу я вам, – говорила Мэри своему бакалейщику, – нельзя не расхохотаться над его манерами и его старомодными приколами! Это настоящий аристократ! Раз он заявляется ко мне на кухню в тот самый день, когда избирали новых присяжных в суде, и стоя перед камином с таким невозможно важным видом, глубоко засунув ручки в карманы, похожий на сурового судью, с невинным видом и ангельским личиком, и говорит он мне:
«Мэри, – говорит он, – я очень занят выборами», – говорит он. – Итак, я республиканец, и моя Дорогуша тоже. – А ты, Мэри, тоже республиканка?» – «Нет, я демократка!», – говорю, – а он смотрит на меня такими глазами, что от его взгляды щемит сердце и восклицает: «Ах, Мэри, – , – акститесь, вы доведете страну до гибели!..» И с тех пор не было дня, чтобы он не старался перековать мои политические убеждения. Сорра немного, – говорю я.; -Я Бист о'димикратс! – И он смотрит на меня таким взглядом, что у тебя защемило сердце, и говорит: «Мэри, – говорит он, – страна рухнет. И ни одного дня с тех пор, как он отпустил меня, он не хотел, чтобы я изменил свою политику.»
Мэри очень любила его и очень гордилась им. Она была с его матерью с самого его рождения, а после смерти отца стала кухаркой, горничной, сиделкой и всем остальным. Она гордилась его изящным, сильным маленьким телом и красивыми манерами, а особенно гордилась светлыми вьющимися волосами, которые волнами падали ему на лоб и волнами разлетались по плечам. Она была готова работать не покладая рук, готова вставать с первыми петухами и ложиться с последней звездой, чтобы помочь его маме шить его маленькие костюмы и держать их в порядке – чистыми и выглаженными.
– Какой благородный малыш, не правда ли? – говорила она, – Настоящий аристократ! Послушайте, сыщется ли даже на Пятой Авеню такой красивый ребёнок, ребёнок, который годится этому хотя бы в подмётки? Все мужчины, женщины и дети смотрят на него, как он щеголяет в чёрном бархатном килте, сшитом из старого хозяйского платья, и его маленькая голова гордо поднята, и его кудрявые волосы развеваются и блестят. Он так похож на молодого прекрасного лорда!
Седрик не знал, что он похож на молодого лорда; он и слов-то таких не слыхивал! Его самым большим другом был бакалейщик, торговавший на перекрёстке – бакалейщик очень сердитый, но который при этом никогда не сердился на него. Его звали Мистер Гоббс, и Седрик всегда восхищался им и очень уважал.
