фарфор, китайская керамика, альбомы репродукций и специальные монографии. Смахнув со стула несколько книг, Антон Филаретович усадил племянника, включил электрический чайник и с гордостью показал на красующуюся в центре стола невзрачную темно-коричневую чашку:
– Посмотри, Васенька, какая прелесть.
Вася пожал плечами. Коллекционер взглянул на него с сожалением и проговорил:
– Жаль, что ты слеп к прекрасному… Это японская чашка для чайной церемонии, так называемый черный раку. Шестнадцатый век. Старый Левантович отдал ее мне, зная мою любовь к восточной керамике. Посмотри, как она совершенна! В ней воплощены все четыре принципа японской эстетики – саби, ваби, югэн и сибуй, то есть простота, целесообразность, недоговоренность и первозданность.
– Дорогая? – осведомился практичный Василий.
– Почему ты все меришь только деньгами? – Дядя поморщился, но тут же добавил: – Но вообще-то она очень дорогая, не меньше пятидесяти тысяч…
– Долларов? – присвистнул племянник.
– Ну не тугриков же!
– Что же Левантович ее отдал?
– Не все измеряется деньгами! – повторил старик с пафосом. – Впрочем, вашему поколению этого не объяснить. Левантович умирает, ему осталось не больше месяца. Падчерица у него – невероятная стерва, распродаст коллекцию раньше, чем его похоронят. Вот он и хочет, чтобы хоть что-то попало в хорошие руки…
– Кстати, дядя Тоша, – Василий заговорил нарочито нейтральным тоном, но голос его предательски дрогнул, выдавая волнение, – ты не мог бы выручить меня деньгами? Я попал в чрезвычайно неприятную историю…
Антон Филаретович заметно побледнел и напряженным голосом сказал:
– У меня нет денег!
– Да брось, дядя! – Вася огляделся и с фальшивым дружелюбием воскликнул: – Ты же отличный старикан! И все время покупаешь свои черепки, картины и прочую рухлядь! А когда единственному племяннику понадобилось немного денег…
– Немного – это сколько? – спросил коллекционер, вытирая со лба неожиданно выступившие бисеринки пота.
– Ну… не то чтобы совсем немного… я должен одному человеку… очень опасному человеку… несколько тысяч…
– Долларов? – испуганно воскликнул старик.
– Ну не тугриков же!
– У меня нет таких денег! – повторил Антон Филаретович, отводя потемневшие глаза и потирая грудь. – Я очень боялся этого… боялся этого, Вася. Многие мои знакомые рассказывали о том, как родственники… доят их, обирают, требуют денег, заставляют продавать коллекции… Я думал, я надеялся, что у нас до этого не дойдет… Ведь коллекция – это вся моя жизнь.
– Ну, дядя! – Василий говорил с наигранной бодростью, заглядывая в глаза старику. – Никто не покушается на твою драгоценную коллекцию. Я просто влип, мне нужно четыре тысячи – и все, они от меня отстанут…
– У меня нет таких денег! – повторил старик.
Лицо его стало еще бледнее, он откинулся на спинку кресла, вынул из кармана коробочку нитроглицерина.
– Видишь, ты довел меня до приступа.
– Ты сам себя довел! – истерично выкрикнул Василий. – Для тебя твоя поганая коллекция заслонила весь мир! Живешь здесь за десятью засовами, как мышь в сейфе, и ни до чего тебе нет дела! Ты и мать мог бы спасти, если бы денег не пожалел! Нашел бы ей хорошего врача, отправил бы за границу…
– Варе никто не мог помочь! – выкрикнул Антон Филаретович, слепо шаря по столу трясущейся рукой. – Видит Бог, я все делал для сестры, все, что мог! Болезнь обнаружили слишком поздно, на последней стадии…
Неловким движением руки старик столкнул лекарство со стола, попробовал нагнуться за ним, но резкая боль в груди помешала, лишила сил.
– Вася, Васенька! – проговорил он изменившимся голосом. – Помоги мне, подай лекарство…
«Врет все про мать, жадина несчастный! – думал Вася. – Как узнали, что у нее рак, так он сразу – безнадежно, безнадежно! Для родной сестры денег пожалел…»
Племянник опустился на колени, пошарил под столом и вдруг замер, пораженный внезапной мыслью.
– Оно куда-то закатилось, – сказал он сдавленным, чужим голосом.
– Вызови… вызови «неотложку»…
– Сейчас. – Василий поднялся на ноги, бросив взгляд на землистое лицо дяди, прошел в прихожую, снял трубку и, прижимая пальцами кнопку отбоя, сделал вид, что набирает номер. Потом долго и убедительно перечислял в мертвую трубку симптомы дядиного самочувствия, дважды повторил адрес, вернулся на кухню.
Антон Филаретович дышал медленно и осторожно, как будто делал трудную
