и идеологема: к вопросу о содержании понятий
Термин идеологема, впервые, по-видимому, использованный в работах М.М. Бахтина для обозначения объективно существующих форм идеологии (см., например, [Бахтин 1975], [Бахтин 1994] и др.), сегодня употребляется во многих отраслях научного знания: от философии и истории до культурологии и лингвистики.
При всем неизбежном многообразии подходов к определению данного феномена, продиктованных прежде всего кардинальными различиями в объекте и предмете исследования различных научных дисциплин и направлений, общим местом существующих дефиниций так или иначе остается то, что констатировал как раз М.М. Бахтин[46]: идеологема – это экспликация, способ репрезентации той или иной идеологии.
Кстати говоря, из концепции М.М. Бахтина, которая разработана им в 30-е годы XX столетия («Слово о романе», 1934–1935, «Формы времени и хронотопа в романе», 1937–1938, «Из предыстории романного слова», 1940), следует, что термин идеология используется ученым и в исконном значении
– идеология как «руководящая идея, своего рода стержень, замысел» [Спиркин 2009], и в значении «приобретенном» – идеология как «совокупность идей, мифов, преданий, политических лозунгов, программных документов партий, философских концепций» [Грицанов 2003]. Добавим, что именно так понимаемая идеология, «не являясь религиозной по сути…исходит из определенным образом познанной или "сконструированной" реальности, ориентирована на человеческие практические интересы и имеет целью манипулирование и управление людьми путем воздействия на их сознание» [Грицанов 2003].
Применяя термины идеология и идеологема прежде всего по отношению к языковой стратификации, М.М. Бахтин придает своей теории мировоззренческий характер: так, «абстрактно единый национальный язык» расслаивается, по мнению исследователя, на «словесно-идеологические и социальные кругозоры», на «языки-идеологемы», у каждого из которых – своя «социально-идеологическая смысловая конъюнктура», «свой лозунг, своя брань и своя похвала» [Бахтин 1975: 101, 104], и ни один из них «не в состоянии выработать целостного взгляда на мир» [Косиков 2009: 10].
Уместным будет вспомнить, что, подчеркивая необъективный, часто ложный характер разного рода идеологий, Р. Барт приходит к мысли об объединении идеологии и мифа, называя их «метаязыками», «вторичными семиотическими системами», «вторичными языками» и не проводя между ними семиотического разграничения. Исследователь определяет идеологию как введенное в рамки общей истории и отвечающее тем или иным интересам мифическое построение [см. подр.: Барт 1996].
При всем своеобразии подхода Р. Барта (в частности обусловленного исповедуемыми им традиционными представлениями о знаке как об ассоциации означаемого и означающего) подчеркнутая им корреляция идеологии и мифа имеет важнейшее значение для современного представления о сути идеологических механизмов. Так, «статус
Необходимо заметить, что М.М. Бахтин понимал и идеологему, и идеологию в самом широком, даже семиотическом, смысле – недаром многие исследователи говорят о связи взглядов на социум, человеческую сущность и язык М.М. Бахтина и Р. Барта (см. об этом: [Косиков 2009]).
