допер. Где разгружаться?
– Послушайте, вы…
Но мужик не слушал, топал по квартире.
– Ага, вот комната. Слава богу, прибыли.
Не преодолев растерянность первых минут наглого вторжения, Андрей наблюдал, как посторонний человек распоряжается в его квартире. Мужик свалил ребенка на его тахту (постельное белье не убрано и не собиралось убираться по случаю субботнего расслабления), бухнул сумку на пол, снял шапку, вытер потный лоб и признался:
– Чуть живой. Сердце рвется от нагрузки и страданиев.
– Вы ошиблись дверью.
– Не может быть! Короленко, дом один, квартира семнадцать?
– Да, но…
– Ты Андрей Сергеевич Доброкладов?
– Я.
– А это, значит, – мужик показал на ребенка, – твой сын Петька… в смысле наследник и все остальное.
– Сын? – не то пробулькал, не то прокаркал Андрей.
И уставился на малыша, лежавшего навзничь на смятой постели, по-прежнему закованного в космический скафандр. Ребенок не спал. Пухлое личико, обрамленное капюшоном, нос пипочкой, пара маленьких карих глаз, смотрящих выжидательно и терпеливо.
– Извини, старик, но это не мой. Детьми пока не обзавелся.
– Ты не в курсе. Ленка, шалава, а не девка, родная дочка одномоментно, по старому говоря, принесла в подоле…
Далее последовал рассказ, из которого можно было понять, что дочь этого мужика Ленка (вертихвостка, дурында, кикимора, смазливая пигалица) хотела поймать на крючок какого-то богача (старого пня, крокодила, олигарха долбаного) с помощью беременности. Но рожать от кого ни попадя, то есть от лысого старого пузатого олигарха, Ленка не желала. И выбрала из надежды на доброе семя его, Андрея, в качестве генофонда. В простонародной речи мудреное «генофонд» было неуместно и резало слух.
«Плохо подготовился, дружок!» – подумал Андрей и широко улыбнулся. Еще на середине сбивчивого монолога он догадался о природе этого представления. У одного из приятелей Андрея – из тех, с кем вчера вместе в ресторане сидели, – жена работала на телевидении. И обязанность ее заключалась в том, чтобы подбирать для передачи героев как бы натуральных, а на самом деле липовых. Самодеятельные артисты за малую плату изображали мужаревнивца, мать-одиночку или вредного пенсионера, терроризирующего весь подъезд, или тайного печального гомосексуалиста, или промышляющую мелкими кражами слащавую бабульку. Самое поразительное – играл народ (по основной профессии пекари да слесари) настолько правдоподобно, что мало кто догадывался о подлоге. Станиславский, оплакивая свою систему, должен крутиться в гробу, как уж на сковородке, а ректоры театральных вузов от досады обязаны в стенаниях сгрызть ногти. Ни системы, ни пятилетнего обучения, кто попало изображает правду жизни так, что зрители прилипают к экрану телевизора, не оттащишь.
Нередко у жены приятеля случались
