я скроюсь, двери лифта заклинило. Пришлось вламываться, а в процессе отбиваться от целого гребучего взвода. Когда наконец вломился, спустился на двадцать метров до дна шахты и позаботился обо всех, кто сунулся следом за резвым лазутчиком, финальный счет составлял, если не ошибаюсь, семнадцать – ноль.
Я уже говорил: когда кто-то подряжается стрелять с девяти до пяти за получку, так оно всегда и бывает.
На дне шахты по грудь стоячей нечистой воды, с северной стороны – служебный проход, загроможденный разодранными трубами, размокшими картонными ящиками и распухшими трупами. Над головой тускло светят лампочки, прикрытые проволочными сетками, древние лампочки накаливания, я даже вижу раскаленные спирали. Лампы, наверное, с двадцатого столетия не меняли. Но в конце прохода свет поярче. Я выхожу к пробитой в потолке дыре, ныряю под обвалившуюся двутавровую балку, карабкаюсь на груду шлакоблоков и крошеной плитки – и вижу очередную «бетономешалку». Она торчит под углом в сорок пять градусов, полузасыпанная обвалившейся крышей и вздыбленным полом.
И вроде подтекает инопланетной жижей.
«Бетономешалка» лопнула в нескольких местах. Из трещин сочится что-то, цветом похожее то ли на старый воск, то ли на сопли. Да эта дрянь повсюду: толстыми потеками-канатами по корпусу «бетономешалки»-гондолы, лужами на полу, висит сталактитами на разбитом потолке. И – она движется! Колышется – или это просто игра света и тени? Я наконец осматриваюсь и вижу: дальний край зала за моей спиной остался почти невредимым, помятая, перекошенная напольная лампа светит почти от пола, и все, что там находится, отбрасывает длинные, контрастные тени. Да, конечно, просто игра света и теней, обман зрения. Но трудно отделаться от мысли, что эти гигантские свисающие «козлики» все-таки малость вздрагивают, корчатся. Будто они – кокон с тонкими стенками, а за ними дозревает, корчится личинка.
– Оно самое, – говорит Голд. – Теперь протестируй-ка это.
Тестировать? Бррр. Но БОБР тут же перехватывает инициативу: согласно выскочившим перед глазами картинкам на кончиках моих пальцев – химические сенсоры широкого профиля. Я гляжу на иконки справа, переключаюсь в тактический режим наблюдения – напоминаю себе, что это не мои пальцы, не моя плоть и кровь коснутся этой жижи, – и касаюсь.
Пальцы Н-2 оставляют вмятины на инопланетной слизи. И почти мгновенно через мозг начинает прокручиваться список ингредиентов, химические формулы. Хотя едва помню химию из курса средней школы, отчего-то распознаю их. Сплошь органика: аминные группы, полисахариды, гликолипиды.
И что это мне напоминает? Так сильно напоминает…
Голду напоминает тоже. Через весь эфир, через треск помех я слышу, как он пытается не выблевать ланч.
– Господи Иисусе, это ж люди! Расплавленные, разложенные – лизированные люди! Господи боже, да что ж это такое?
Я вспоминаю гной, брызгавший из раздавленных клопов. Странно, что Голд о них не знает.
– Бесполезно, с этим
