и броню, и одежду с двух сторон, спереди и сзади. Боли сначала почти никакой – в битве часто бывает, что боль приходит не сразу. Но потом ты смотришь вниз и видишь, что у тебя из плеча торчит вперед что-то острое и красное. До тебя не доходит сначала, что это: неужели твоя собственная кость? Как она тут оказалась, почему?
Актриса прерывисто вздохнула, подпирая голову кулачками и не сводя с меня глаз.
– Но все-таки, – продолжал я, – постепенно ты начинаешь что-то понимать. И быстро думать: если сразу не вытаскивать стрелу – можно еще немного проскакать к своим и попросить помощи. Главное же – если она попала не в плечо, а чуть левее и ниже, то скоро твоя кровь зальет всю грудь изнутри, перед глазами у тебя начнет появляться серый туман, и ты упадешь с коня, и тогда никакой надежды… И вот ты скачешь и думаешь: не может быть, чтобы это происходило именно с тобой, ведь все шло так хорошо, да и вообще – ты до сих пор жив и в седле, может быть – все не так и страшно?.. Ну а дальше надо ее все-таки вытаскивать, и вот это очень, очень плохо.
В награду за свой рассказ я получил нежное прикосновение ее щеки к белому шраму и шепот:
– А ведь я о тебе ничего не знаю. А что если ты был великим воином в своей стране?
– А если и был, – поднялся я с шелковых простыней, – если и был – то что в этом хорошего? Много народа уничтожили эти великие воины, а зачем – кто сейчас разберет. Вот, попробуй это вино… Что ты о нем скажешь?
Я осторожно налил из глиняного чайника густое, темно-красное с оранжевым проблеском вино в две полированного камня чаши.
– Ого, – с уважением сказала актриса Юй, вдохнув его аромат. – Как будто очень спелые ягоды и еще… я бы сказала, кожа старого седла… И пряности с Южных островов. Это ведь чистый виноград, тут не добавлялся шафран или что-то иное? Ой, какая прелесть.
– Перезревшая ежевика, – подтвердил я, глядя на нее с уважением. – И очень зрелая вишня. И кожа – тоже правильно… Даже, может быть, чуть-чуть оттенок угля. И, конечно, в такое вино ничего добавлять не надо. Да просто нельзя добавлять.
С удовлетворенным вздохом она осторожно перевернулась на спину, краешком глаза проверяя, восхищаюсь ли я ее маленькими торчащими сосками (тут мы обменялись ленивыми и счастливыми улыбками). А потом сделала медленный глоток. Я ждал слов «никогда ничего подобного не пила». Но услышал нечто другое:
– Оно лежало в сосуде несколько лет, запечатанное воском. Так и скользит по языку, очаровательная кислота, а у корней языка – сладость. О, небо, какое тяжелое и густое… Это непохоже на вино из Ляньчжоу, которым угощает наш великий воин Гэшу Хань. Хотя вроде бы куда уж лучше ляньчжоуского. И не Ланлинь, потому что и там и там вино – золотое, а тут почти черное. И ароматам, смотри, нет конца, они меняются. Знаешь, это, может быть… Мерв. Я слышала, там есть одна знаменитая винодельня, совсем маленькая, о ней рассказывают сказки. Говорят, один кувшин такого вина стоит больше молодого верблюда… А вдруг это оно и есть? И, знаешь, такое
