надо для того, чтобы понять, почему рынок и право у них сложились так, а не иначе, чтобы выявить и понять суть явлений и их связь с другими сторонами жизни общества. А затем, понимая и эту общую суть явлений, и важные стороны жизни нашего общества, переносить это явление на собственную почву (если ты увлечен странной идеей, что в твоей стране ни рынка, ни права не существует). Не для того, чтобы копировать, а чтобы понять.
Никаких шансов на успех реформа, основанная на имитации, не имела. Народное хозяйство и жизнеустройство любой страны – это большая система, которая складывается исторически и не может быть переделана исходя из доктринальных соображений. Выбор за образец для построения нового общества России именно США – страны, созданной в иных природных условиях и на совершенно иной, нежели в России, культурной матрице, не находит рациональных объяснений.
Один из патриархов философии либерализма Дж. Грей пишет: «Значение американского примера для обществ, имеющих более глубокие исторические и культурные корни, фактически сводится к предупреждению о том, чего им следует опасаться; это не идеал, к которому они должны стремиться. Ибо принятие американской модели экономической политики непременно повлечет для них куда более тяжелые культурные потери при весьма небольших, чисто теоретических или абсолютно иллюзорных экономических достижениях» [44, с. 192].
Дело вовсе не в идеологии, речь идет об исторически заданных ограничениях для выбора модели развития. То, что писал Дж. Грей в годы перестройки, не было никаким секретом для советских обществоведов. Эта проблема была предметом интенсивных дебатов в общественной мысли России начала ХХ века, когда в жесткой борьбе сравнивались альтернативные проекты модернизации страны. Идея повторить в конце ХХ века неудавшуюся программу российских либералов начала века казалась не просто странной, но и страшной. Она и сегодня кажется безумной. 90-е годы ХХ века, грубо говоря, лишили Россию шанса построить мягкий капитализм социал-демократического толка. «Дикий капитализм» – это историческая ловушка, и эволюционного выхода из нее пока не видно.
Несмотря на все предупреждения, никакого стремления к рефлексии по отношению к методологическим основаниям доктрины реформ в среде обществоведов не наблюдалось – за исключением отдельных личностей, которые при настойчивой попытке гласной рефлексии становились диссидентами профессионального сообщества. Американские эксперты, работавшие в РФ, пишут в своем докладе: «Тем экономистам в бывшем Советском Союзе и Восточной Европе, которые возражали против принятых подходов, навешивали ярлык скрытых сталинистов» [155, с. 67]. В те годы этот ярлык означал маргинализацию человека как профессионала. Но здесь для нас гораздо важнее представления, господствующие в сообществе как целостности, мэйнстрим.
Так и вышло, что главным принципом наших реформаторов стала имитация Запада. Вот, например, рассуждения Л. Пияшевой, видного экономиста
